Дэвид смотрел на меня изумленно. Он поднимал тему создания полноценной семьи и раньше: идея усыновления детей однополой парой уже не считалась чем-то невероятным. Но каждый раз, как он заговаривал об этом, я приводил столько доводов против, что ему оставалось только смириться.

Не подумайте, я обожаю детей. У меня множество крестников и крестниц, некоторые из них знаменитые, как Шон Леннон или Бруклин и Ромео Бекхэмы, некоторые из обычных семей, как, например, сын моего наставника в «анонимных алкоголиках». И всех я очень люблю. Но собственные дети – совсем другое дело. Мне слишком много лет. У меня куча устоявшихся привычек. Я много гастролирую и редко бываю дома. Я страстный коллекционер фарфора, фотографий и современного искусства – а всем этим предметам противопоказаны игры в швырялки, размалевывание цветными карандашами, обмазывание пастой мармайт[221] и прочие милые забавы, любимые маленькими детьми. У меня слишком много дел, и для отцовства нет места.

Нет, я не капризничал, не изображал сердитого дядю. Просто говорил Дэвиду правду. Но в глубине души понимал: все мои возражения уходят корнями в собственное детство. Воспитание детей – огромная ответственность, и я на своем опыте убедился, как тяжело живется ребенку, если родители не в состоянии взять эту ответственность на себя. Каждый из нас хочет верить, что не повторит ошибок своих родителей. А что, если не получится? Невозможно вынести мысль о том, что мои дети будут страдать так же, как страдал я.

В общем, я упорствовал в своем нежелании стать отцом, и вот теперь, в Соуэто, предложил задуматься об усыновлении. Неудивительно, что Дэвид растерялся. Как, впрочем, и я сам. Что, вообще, происходит? На этот вопрос ответа не было, но я точно знал: только что случилось нечто и без всякой моей воли. Словно на шестом десятке во мне внезапно пробудился отцовский инстинкт, примерно так, как в двадцать один год проснулось либидо.

Впрочем, все это тогда прошло мимо. Мы расспросили людей и быстро выяснили, что мальчик живет в относительно приличных условиях, с бабушкой, сестрой и еще одной родственницей; за ним хорошо ухаживают, у него крепкая любящая семья.

Увидев, как сильно Нуса привязался ко мне, его сестра даже расплакалась – испугалась, что у нее заберут брата. Вопрос решился сам собой. Оторвать мальчика от корней и перевезти в Англию – сомнительная помощь; лучше уж позаботиться о будущем ребенка в его родной стране. Позже мы с Нусой несколько раз встречались – я приезжал в ЮАР на гастроли или по работе, связанной с Фондом. Он выглядел чудесно и, без сомнения, чувствовал себя счастливым.

Странный случай, но я быстро выкинул его из головы, зная, что мы поступили правильно. И вернулся к своим прежним убеждениям. Мы с Дэвидом больше не поднимали эту тему – пока в том же самом году не прилетели в Украину.

В Донецке, крупном индустриальном городе в центре страны, находился детский дом для детей с подозрением на ВИЧ-инфекцию. Не каждый ребенок заражается от ВИЧ-позитивной матери; если анализ у него оказывался положительным, он начинал получать антиретровирусную терапию и особый уход. Мы привезли с собой еду, памперсы, учебники – не бессмысленные безделушки, а то, что на самом деле нужно детям и тем, кто о них заботится. Я сыграл Circle Of Life на пианино, которое сам и подарил этому детскому дому.

Сразу после выступления ко мне подбежал маленький мальчик, я взял его на руки и обнял. Его звали Лев, в год и два месяца он выглядел гораздо младше, совсем крошечный малыш. Его история была страшная. Отца осудили за то, что он задушил девочку-подростка. ВИЧ-положительная мать, хроническая алкоголичка, болела еще и туберкулезом и не могла воспитывать своих детей. Заражен ли Лев, пока не выяснили, но его старший единоутробный брат Артем оказался ВИЧ-позитивным. У Льва были светлые волосы, карие глаза и ясная, радостная улыбка, совсем не сочетающаяся с окружающим миром и горестями, выпавшими на его долю. Он улыбался, и мое сердце таяло.

Я не спускал его с рук. То, что произошло в Соуэто – чем бы оно ни было, – случилось со мною снова: внезапно я ощутил глубокую сильнейшую взаимосвязь с этим ребенком. Эмоциональное восприятие в те дни у меня и без того было обострено: несколько дней назад внезапно ушел из жизни Гай Бабилон, клавишник, который одиннадцать лет проработал у меня в группе. Всего пятьдесят два года! Казался абсолютно здоровым, занимался спортом… и вдруг сердечный приступ во время заплыва. Это еще раз напомнило мне, что человек не вечен и мы не знаем, что ждет нас за поворотом. Возможно, скоропостижная смерть Гая заставила меня осознать, в чем заключаются истинные жизненные ценности и что важнее всего именно для меня. Зачем же подавлять в себе истинные чувства, тем более такие фундаментальные, как желание стать отцом?

Все ушли, я остался в комнате поиграть со Львом. Никак не мог от него оторваться. Наконец меня нашел Дэвид. Едва он ступил на порог, как я выложил все без обиняков:

– Дэвид, этого милого малыша зовут Лев, и он сирота. Он сам нашел меня, не я его. Это судьба. Вселенная подает нам знак, и мы должны усыновить его.

Дэвид изумился еще больше, чем тогда в Соуэто. Он явно не ожидал, что в ответ на дежурный вопрос: «Чем занимаешься?» – услышит пламенную речь о вселенной и знаках судьбы. Но он сразу понял: я говорю серьезно. Он попросил меня не торопиться и ничего никому не рассказывать, а он постарается быстро выяснить все о Льве, о ситуации в его семье и сможет ли мальчик покинуть детский дом до того, как станет ясен его ВИЧ-статус.

Весь день я так и носил Льва на руках. Даже на пресс-конференцию, устроенную на улице в переносном шатре, пришел вместе с ним и посадил его на колени к Дэвиду, пока отвечал на вопросы журналистов. Последний вопрос был немного провокационный: «Вы никогда не хотели обзаводиться детьми, Элтон. Возможно, познакомившись с сиротами в этом детском доме, вы изменили мнение?»

У меня была отличная возможность продемонстрировать, что я накрепко усвоил совет Дэвида никуда не спешить. Но я, конечно, не сдержался и излил репортерам душу: да, мое мнение изменилось, да, мы с первого взгляда полюбили мальчика, вот этого, что сейчас сидит в первом ряду на коленях у Дэвида, и мы будем счастливы усыновить и его, и его брата, если это возможно.

Помните, в одной из предыдущих глав я говорил, что рад быть «пережитком прошлого»? И благодарю судьбу, что стал знаменитым в эпоху, когда звукозаписывающие лейблы и менеджеры не заставляли артистов ходить на тренинги и следить за каждым своим словом? И как я горжусь тем, что всегда говорю то, что думаю?

Так вот: наверное, это заявление следовало бы немного скорректировать, да и тренинг в ту минуту показался мне не такой уж плохой идеей. Господи, ну хоть бы раз в жизни не резал правду-матку, а завел бы невыносимо скучную, нейтральную и вежливую беседу ни о чем! Уже произнося речь про Льва и его брата, я понимал, что совершаю страшную глупость. Тем более что краем глаза я заметил, как Дэвид опустил голову, прикрыл глаза и пробормотал что-то вроде «вот же дерьмо».