Временами у нее случались чудовищные приступы ярости. Невозможно было понять, когда это произойдет и чем оно спровоцировано. Проводить с ней время было все равно что носить с собой на обед или брать в отпуск неразорвавшуюся бомбу: я постоянно ждал взрыва. Однажды она закатила дикую истерику, узнав, что я устроил собачий питомник на территории имения в Ницце. В другой раз, как ни удивительно, причиной стал мюзикл «Билли Эллиот» – единственное, что ей нравилось из сделанного мною за десять лет. Мюзикл шел с огромным успехом, какого не ожидал никто из его создателей, причем не только в Британии, но и в странах, где зрители слыхом не слыхивали о забастовке шахтеров 1984 года[222] или влиянии политики Маргарет Тэтчер на британскую промышленность: история Билли Эллиота трогала душу каждого, независимо от национальности. Мама постоянно ходила смотреть мюзикл в Лондоне, но однажды в кассе случилась путаница с ее билетами: их долго – минут пять – не могли найти. Она решила, что это я подстроил специально, чтобы ее унизить. К счастью для мамы, следующий мой мюзикл, «Вампир Лестат», написанный в соавторстве с Берни, с треском провалился. Все было не так – постановка, время действий, диалоги. И на некоторое время в душе мамы воцарилась гармония, ведь теперь она с полным правом могла постоянно повторять: «Я с самого начала знала, что это будет ужасный провал».

Я по-прежнему старался свести все к шутке, но не так-то это было просто. Готовясь устроить скандал, мама точно знала, на какие кнопки в моей душе нажимать, – потому что она сама их когда-то и создала. Из-за нее я все еще чувствовал себя перепуганным десятилетним мальчишкой из Пиннера, виноватым всегда и во всем: говоря метафорически, я постоянно боялся получить затрещину. В итоге произошло неминуемое – я стал ее избегать. Свое шестидесятилетие я отмечал большим торжеством в Нью-Йорке, в соборе Святого Иоанна Богослова – том самом, где позже в последний раз пела Арета Франклин. На моем пятидесятилетнем юбилее, знаменитом костюмированном балу, мама была в числе почетных гостей: они с Дерфом оделись королевой Елизаветой и герцогом Эдинбургским, а я сам нарядился королем Людовиком XVI. Мой плащ несли двое мужчин, одетые купидонами, а парик у меня был такой высокий, что ехать на торжество мне пришлось в кузове мебельного грузовика. (Грузовик, кстати, полтора часа простоял в пробке, так что у меня было достаточно времени на раздумья о правильности выбора костюма.) Но на шестидесятилетие я решил ее не приглашать. Знал, что она придет исключительно ради того, чтобы испортить праздник, и в итоге мы оба не получим ни малейшего удовольствия. Я нашел отговорку – мол, слишком уж далеко ей лететь, а она неважно себя чувствует. Но на самом деле я просто не хотел ее видеть.

Ко времени появления на свет Закари мы с мамой вообще перестали разговаривать. С какого-то момента она уже не просто критиковала меня, но старалась побольнее ранить. Ей доставляло удовольствие рассказывать о том, что она до сих пор дружит с Джоном Ридом. Я говорил, что с ее стороны это как-то некорректно, на что она, хмыкнув, отвечала: «Да, дружу и не могу понять, почему это так тебя расстраивает. Это ведь всего лишь деньги!» Ну что ж, всего лишь деньги, можно и так сказать… Но самая страшная ссора между нами произошла, когда уволился мой личный ассистент Боб Хэлли. Он работал у меня с семидесятых, но в последнее время отношения стали натянутыми. Как самый близкий мне из сотрудников человек, Боб привык жить на широкую ногу, и ему не нравилось, что менеджеры компании «Рокет», управляющие моими финансами, пытаются сократить его расходы и оптимизировать траты в гастрольных поездках. Удивительно, но слава порой кружит голову тем, кто вокруг тебя, а не тебе самому. На этот раз конфликт возник из-за выбора транспортной компании. Менеджеры «Рокет» предложили более экономный вариант, Боб только отмахнулся и нанял более дорогую компанию. Офис аннулировал его решение и вернулся к экономному варианту. Боб пришел в ярость. Мы сильно поссорились в нью-йоркском отеле «Сент-Реджис». Он кричал, что его унижают, что ставят его авторитет под сомнение. Я объяснил, что мы всего лишь хотим сэкономить. Тогда он заявил, что увольняется. Я разозлился и ответил: возражать не буду. Позже, успокоившись, я решил еще раз поговорить с ним. Он честно признался, что ненавидит всех сотрудников «Рокет» – особенно тех, кто управляет финансами. Значит, сказал я, он ставит меня перед выбором: вся команда или личный ассистент, и, на мой взгляд, это не самый сложный выбор в жизни. Тогда Боб снова объявил, что увольняется, и в ярости вылетел вон, успев крикнуть с порога, что без него через полгода моя карьера пойдет прахом.

Какими бы талантами Боб ни обладал, ясновидения среди них не оказалось. Единственное изменение, которое произошло после его ухода, – траты значительно уменьшились.

Узнав об увольнении Боба, мама взвилась, ведь они всегда были близки. Мы разговаривали по телефону. Мои объяснения она не желала слушать, только выкрикнула, что всегда считала Боба сыном – не то что меня.

– А ты куда больше заботишься о существе, на котором женился, чем о собственной матери! – выпалила она, как плюнула.

После этого мы не говорили семь лет.

Наступает момент, когда ты понимаешь, что просто-напросто пытаешься пробить лбом стену: стена все равно останется на месте, а ты будешь жить с вечной головной болью. Единственное, я следил, чтобы у нее не возникало финансовых затруднений. Она сказала кому-то, что хочет переехать в Вортинг, и я купил там для нее дом. Я платил за все; обеспечил наилучшую медицинскую помощь и уход, когда ей потребовалась операция бедренного сустава. Все подарки, которые я ей дарил, – абсолютно все, от ювелирных украшений до платиновых дисков с моей подписью, – она выставляла на продажу, хотя ей вовсе не нужны были деньги. Журналистам она говорила, что ей не хватает средств, но, по сути, это был еще один способ послать меня куда подальше, вроде того как на свой девяностый день рождения она устроила «вечеринку памяти Элтона Джона». В итоге я сам выкупал драгоценности и вещи, которые ей дарил, потому что они были дороги мне как память. Мне – но не ей.

Печально, но я больше вообще не хотел ее видеть. Не пригласил на свадьбу – закон об однополом партнерстве снова изменился, и в декабре 2014 года мы с Дэвидом поженились. Празднование было совсем скромное, не то что в день заключения гражданского партнерства. Мы вдвоем подали заявление в ЗАГСе в Мейденхеде, потом регистратор гражданских состояний приехал к нам в «Вудсайд» и провел церемонию там. Кольца были те же, купленные в Париже много-много лет назад. Мы привязали их ленточками к игрушечным зайцам, вручили Закари и Элайдже, и сыновья подали их нам во время церемонии.

Я мог бы сказать маме, что она пропускает лучшие годы, не видит, как растут ее внуки. Тетя Уин и ее дети постоянно навещали нас, как и бывает в нормальных семьях: рождаются младенцы, потом они начинают ползать, потом ходить; родные нянькают их, ласкают, играют с ними. Но маме было все равно. После рождения Закари журналист одного таблоида явился к ней на порог и спросил, что она чувствует, ведь ее лишили возможности встречаться со своим первым внуком. Очевидно, журналист ждал тирады на тему «всеми покинутой несчастной бабушки». Но мама его даже не поняла. Сказала, ей нет дела до внука, и вообще дети ей никогда не нравились. Я смеялся, читая эту статью: ноль симпатии к тебе, мамочка, зато десять очков из десяти за правду.