Хильджи доставал для них лучшие лекарства, приносил лучшую пищу и ухаживал усерднее, чем за другими больными. Но пришло время, и Бегман выздоровела. Поплакав на прощанье, она ушла со своим мужем. Поправилась и Решиман — и ушла со своим сыном. Затем выздоровела Джанки. Перед тем как уйти, она прижала к груди цветы, подаренные ей Хильджи, и глаза ее на миг увлажнились. Потом она взяла под руку своего мужа, и они пошли домой. На пригорке Джанки повернулась, бросила прощальный взгляд на Хильджи, и он заплакал, прижавшись лицом к стене.

Точно так же он плакал, расставаясь с Решиман. Хильджи плакал от тоски и тогда, когда выписали из больницы Бегман. Однако ни Решиман, ни Бегман, ни Джанки не остались с Хильджи.

Через несколько лет в больницу положили Нуран, и сердце Хильджи тревожно забилось. Состояние Нуран было очень тяжелым, думали, что она не выживет. Но благодаря самоотверженным заботам Хильджи раны ее понемногу стали затягиваться. Глаза Нуран вновь обрели блеск, на ее белом лице заиграл румянец. В тот день, когда Хильджи снял повязки с ее плеча, Нуран в порыве благодарности прильнула к груди Хильджи и расплакалась. А когда он снял повязки с ее ног, Нуран накрасила ладони рук и ступни ног мехнди, глаза подвела каджалом, заплела косы, и сердце Хильджи переполнилось радостью и любовью к девушке.

Нуран отдала свое сердце Хильджи и обещала выйти за него замуж. Сын намбардара и сын патвари приходили в больницу поглядеть на Нуран и выпросить у нее прощения. Нуран же, едва завидев их, пугалась и не могла успокоиться до тех пор, пока они не уходили из больницы и пока Хильджи не брал ее руки в свои.

Когда Нуран поправилась совсем, вся деревня пришла в больницу встречать ее. Благодаря усердным заботам доктора-сахиба и аптекаря-сахиба любимица деревни выздоровела, и родители Нуран не знали, как отблагодарить их. Вместе со всеми пришел сам намбардар, пришел патвари и оба сумасбродных парня, которые, глядя на Нуран, стыдились того, что натворили. А потом Нуран бросила на Хильджи взгляд, полный благодарности и признательности, и потихоньку, опираясь на руку матери, пошла домой. Вслед за Нуран ушла и вся деревня, и следы ног Нуран были затоптаны ногами сына патвари и сына намбардара, ногами множества людей, шедших вслед за ней. Они словно прошли по сердцу Хильджи, оставив после себя пыльную, вытоптанную дорогу.

И опять в тот день он рыдал, уткнувшись в стену больничного здания…

Прекрасна, романтична была жизнь Хильджи, который получал тридцать две рупии, прирабатывал еще пятнадцать-двадцать рупий, жил в маленьком бунгало, читал рассказы хороших писателей и плакал, когда влюблялся. Да, интересной и романтичной была его жизнь. Но что я могу написать о Калу Бханги, кроме того, что:

Калу Бханги стирал бинты Бегман, заскорузлые от крови и гноя;

Калу Бханги выносил судно Бегман;

Калу Бханги стирал грязные бинты Решиман;

Калу Бханги угощал кукурузой сынишку Решиман;

Калу Бханги стирал грязные бинты Джанки и каждый день обрызгивал карболкой палату, где она лежала, а вечерами закрывал окна и разжигал огонь в печурке, чтобы Джанки не было холодно;

Калу Бханги убирал судна за Нуран в течение трех месяцев и десяти дней;

Калу Бханги видел, как уходили Бегман и Решиман, видел, как уходила Джанки, видел, как уходила Нуран, но он не плакал, уткнувшись в стену. Он только удивлялся, скреб в затылке, и если не понимал чего-нибудь, то уходил в поле близ больницы и беседовал с козой и коровой.

Но об этом я уже рассказывал вам. Что же я напишу о тебе еще, Калу Бханги? Я рассказал все, что мог рассказать о тебе. Если бы ты получал хотя бы тридцать две рупии, окончил бы среднюю школу, если бы на твою долю выпала крошечка человеческой радости и счастья, я бы написал о тебе рассказ. Но какой рассказ могу я написать о твоих восьми рупиях? Не раз уж я и так и сяк перевертывал на ладони твои восемь рупий: четыре рупии — на муку, рупия — на соль, рупия — на табак, восемь ана — на чай, четыре ана — на патоку, четыре ана — на пряности — это семь рупий, да еще одна рупия — лавочнику. Всего восемь рупий. Разве можно написать о тебе рассказ, Калу Бханги? Я не могу написать его. Умоляю, оставь меня в покое!

Однако бедняга Калу Бханги все так же стоит перед моим взором. Он обнажает в улыбке выщербленные, желтые зубы и смеется тихо — надтреснутым голосом.

Знаю, от тебя так просто не отделаешься. Решено, брат! Я еще раз перетряхну свою память. Ради тебя мне придется позвать на помощь Бахтияра. Рассыльный Бахтияр зарабатывает пятнадцать рупий, а когда он сопровождает доктора-сахиба, аптекаря-сахиба или санитара во время их поездок по окрестным деревням, то получает двойное жалованье да еще проездные. В деревне у него есть клочок земли и домик, с трех сторон окруженный высокими деревьями. С четвертой стороны к дому примыкает огород, где все посажено руками жены Бахтияра. В огороде она разводит капусту, шпинат, редиску, репу, брюкву, зеленый перец и тыкву, которую сушат на солнце и едят, когда наступают холода, падает снег и никнет трава.

Жена Бахтияра хорошо знает свое дело. У Бахтияра трое детей и старуха мать, которая постоянно ругается с невесткой. Однажды, после особенно сильной ссоры, мать Бахтияра ушла из дому. В тот день небо заволокло тучами и стало так холодно, что зуб на зуб не попадал. Когда старший сын Бахтияра прибежал в больницу и рассказал о том, что случилось дома, Бахтияр тотчас же отправился на розыски, прихватив с собой и Калу Бханги. Они искали старуху в лесу целый день — Бахтияр, Калу Бханги и жена Бахтияра, которая плакала и раскаивалась в том, что обижала старуху.

Небо было затянуто тучами, руки коченели от стужи, ноги скользили по опавшей хвое. Заморосил дождь, который потом перешел в мокрый снег, и всюду разлилось великое безмолвие, словно сама смерть распахнула свои двери и выпустила на землю целую вереницу снежных ангелов молчания. Бесшумно опускались снежные хлопья, покрывая долину и горы бархатным белым ковром.

— Мама! — кричала во весь голос жена Бахтияра.

— Мама! — кричал Бахтияр.

— Мама! — вторил Калу Бханги.

Им откликалось эхо, и снова наступало безмолвие.

Потом Калу Бханги сказал:

— Должно быть, она пошла в деревню Наккар, к твоему дяде!

Они догнали мать