— Кстати, — сказал Клевицкий, — уже сейчас начинай просить еще один такой же поезд.

Буров покосился на него. Клевицкий и не думал шутить. Стоял со своим обычным невозмутимым видом. Высматривал в толпе Веру. Удивительный человек. Утверждает, что «в обморок падает», когда ее видит, а по внешнему виду и не скажешь. Только глаза чуть шире раскрывает — и все.

Вера — вот она, в толпе. Танцует. Ах, как замечательно танцует! Чудно пляшут русские женщины, когда им радостно… Только нечасто посещает их такая радость…

— Шутник ты, Митрич, — сказал Буров. Клевицкий с трудом оторвал взгляд от Веры. — Нам и этот-то поезд с трудом дали… Давайте лучше думать, как его в поселок доставить. Туда рельсы еще не проложены.

— Это к Векавищеву, — сказал Дорошин. — Если понадобится, он на себе дотащит.

Векавищев, не подозревая о том, какая ему уготована завидная участь, стоял в толпе, поглядывал вокруг, и все чаще взгляд его останавливался на Маше Голубевой. Милая девушка. И такая грустная. Все кругом смеются, поют, пляшут, а она печалится. Векавищев подошел к ней, улыбнулся.

— Маша, поговаривают, что вы собираетесь уезжать из Междуреченска. Это верно?

— Верно, — ответила она, щурясь на солнце.

— Почему? — настаивал Векавищев.

Она отвела взгляд:

— Есть причины.

— Маша, вас кто-то обидел? — Он вдруг встревожился. Маша гордая, молчаливая, за помощью не придет. И друзей у нее в поселке, в общем, нет. Вера? Вера — подруга, она помочь не сможет. Векавищев вновь ощутил себя кем-то вроде отца для этой одинокой девушки.

Маша покачала головой.

— Нет, Андрей Иванович. Никто меня не обидел… Сама много ошибок наделала.

Вот тогда он и вспомнил слух, который ходил насчет Василия Болота и библиотекарши Маши. Как-то сразу все встало на свои места. Векавищев сказал, серьезно и просто:

— Могу дать совет, Маша. — Она посмотрела на него с такой надеждой, словно давно ждала этого. Дружеской руки, участия. Бескорыстной помощи от друга. Воодушевленный этим взглядом, Векавищев продолжал: — Помните, в школе, если ставили двойку, проводили урок работы над ошибками. Вам не стоит прогуливать этот урок сейчас.

Маша опустила глаза и вдруг улыбнулась.

* * *

Елисеев работал на износ. Он верил в кустовой метод бурения. Считал его, несмотря на все вероятные осложнения, прогрессивным. Следил в бригаде за дисциплиной. Помощников в деле наведения дисциплины у него не было. После несчастья на буровой Казанца Елисеев прошелся по вагончикам и вылил все обнаруженное спиртное. За его спиной маячил помбур Болото. Ребята, в общем, не возражали. В самом деле, кому охота помереть, как Гулько!

Болото, кстати, заметил:

— Если б Гулько был признан как погибший от несчастного случая на производстве, то его несовершеннолетней сестре, которая была на его иждивении, назначили бы пенсию. А он признан погибшим от собственной пьянки. Тю-тю, никакой пенсии девчонке. Понятно?

— А у меня нет несовершеннолетней сестры на иждивении, — попытался схохмить Ахметов. — Можно я оставлю себе фляжечку?

Елисеев не ответил. Болото безжалостно отобрал у него спиртное.

— Все знают, от чего погиб Гулько. Но пить все равно не надо. Если у нас чего стрясется — так спиртного в бригаде ж не было, понятно? И эти, умники из комиссии, утрутся.

— Резон, — согласился Ахметов.

Графики составлялись лично Елисеевым и соблюдались железно. Один только Елисеев позволял себе выматываться, но этого почему-то никто не замечал.

Болото пришел к нему поздно вечером. Вполз в вагончик и некоторое время разглядывал бледное, холодное лицо мастера. Тот еще сидел над сводками.

— Георгий Алексеевич, разговор есть, — начал Болото.

Елисеев кивнул ему на стул. Болото уселся, не сводя с него настороженного взгляда.

— Я к тебе по личному вопросу. — Еще одна пауза. Отрывать уставшего, занятого человека по личному вопросу — на это, по мнению Василия, требовалось разрешение.

Елисеев тоже об этом знал. Кивнул: продолжай. Болото спросил прямо, не теряя времени на обходные пути:

— Отпустишь меня с буровой, когда куст запустим?

— Тебя что-то не устраивает? — удивился Елисеев.

Болото досадливо отмахнулся.

— Да все меня устраивает… Я совсем хочу уехать из Междуреченска. На БАМ поеду.

— Житейского опыта у меня, конечно, маловато, — сказал, откашлявшись, Елисеев, — но я понимаю, что дело тут в женщине. Ведь так?

Лицо Василия приняло зверское выражение.

— Маюсь я, как медведь-шатун, — признался он. — Знаю, что она рядом — и не дотянуться. Я ж свихнусь, если узнаю, что она замуж вышла. Георгий Алексеич, мне ж каждую ночь снится, что я к ней на свадьбу врываюсь и мордобой устраиваю… — Он помотал головой и решительно заключил: — Не, надо уезжать!

Поразмыслив немного, Елисеев сказал:

— Василий, но ведь люди не зря говорят: «время лечит».

— Угу. Время, — кивнул Василий. — И расстояние.

На это возразить было нечего. Елисеев не считал себя в достаточной мере опытным по сердечной части человеком. Он мог выслушать, мог поддержать добрым словом, но дать по-настоящему действенный совет — увы… В отличие от Векавищева.

* * *

Оксана Ивлева странно изменилась с тех пор, как вернулась в дом к дяде Васе.

Она мечтала учиться на метеоролога. Поступила в Омске в институт, закончила первый курс. Жила в общежитии. Родственников у нее не оставалось — кроме вот этого самого дяди Васи. А дядя Вася, брат отца, попал в нехорошую историю, проворовался, когда работал на складе, и угодил под суд. Освобождения дяди Оксана ждала с нетерпением. Он был человеком неплохим. Суровым, может быть… Но Оксана помнила и другое. Помнила свистульки, которые делал ей дядька, помнила, как ходили на рыбалку, как рассказывал он ей о птичьих и звериных повадках, как советовал читать книжки: «Сам-то я не шибко грамотный, от этого многие мои беды, дочка…» Они дружили, девочка и немолодой мужчина, почти старик.

Оксана не сомневалась в том, что дядя Вася и воровал-то для того, чтобы обеспечить ее красивыми вещами. Наряжал ее как куколку. Он хороший человек, думала Оксана, а когда освободится — заживем дружно. Я буду хозяйством заниматься и учиться в Омске, а когда у меня будет хорошая работа на метеостанции — возьму дядю Васю к себе. Сторожем.

Он прислал ей телеграмму. «Вылетай немедленно». Она купила на рынке десять килограммов яблок, чтобы порадовать старикана, и взяла билет на самолет… Дядя Вася как-то странно отнесся к этому смешному Степке, который тащил тяжеленный чемодан, болтал всю дорогу и взмок до нитки. Прогнал его, как пса. Зачем? Почему?