– Думаю, недостатка в них не будет. – Аланнор язвительно кивнул вдоль ограждения борта, указывая туда, где наиболее отважные матросы спускали веревочную лестницу. – В порту обрезки драконьего плавника можно продать за хорошие деньги. Мы пробудем тут некоторое время.

– Что ж, тогда и я могу спуститься, изучить его с вашими людьми.

– Плавник переполнен, моя госпожа. И неустойчив в воде.

Квилиен в последний раз затянулась и выкинула окурок за борт.

– Капитан, вы, кажется, меня неправильно поняли. Может, я и не ищу острых ощущений, но хрупкой меня не назовешь. У меня есть ботинки и чувство равновесия. И, конечно, я приглашаю вас меня сопровождать.

Это аккуратно решало проблему с любыми непристойными выходками, на какие команда могла пойти на плавнике. Аланнор помрачнел, но, в конце концов, он имел дело с богатой пассажиркой, которая ему платила. Он снова изобразил поклон.

– Конечно, моя госпожа. Ничто не доставит мне большего удовольствия.

Рингил посмотрел им вслед, чувствуя противоречивую симпатию к капитану. Мало того, что семейное состояние Аланноров было таким неважным, что они зависели от фактических успехов своих отпрысков-мореплавателей – им еще приходилось угождать капризным аристократам, платившим за проезд, к тому же из глухой провинции…

Чуть дальше по борту судна Аланнор с явным опытом помог пассажирке спуститься. Потом бросил последний изучающий взгляд на Гила и последовал за Квилиен.

Рингил спрятал тревогу за угольком кринового косяка, затянулся поглубже и бесстрастно облокотился о перила, разглядывая происходящее внизу. Когда матросы увидели, что госпожа Квилиен спускается по веревочной лестнице, кто-то присвистнул, но все стихло, едва следом за ней двинулся Аланнор.

Похоже, порядки на «Славной победе» царили строгие.

Рингил не думал, что Дреш Аланнор его узнал – они, кажется, ни разу не встречались лицом к лицу, – но память штука странная, к тому же за годы войны Гил здорово прославился. Уже не говоря о его нынешней известности в роли Мясника Эттеркаля. И не было никакой возможности узнать, сколько дней осталось «Славной победе» до конца путешествия. При благоприятном ветре быстроходное судно могло добраться из Хинериона до Ихельтета менее чем за две недели, но он не знал, быстр ли этот корабль, как давно он отплыл и, если на то пошло, каков его курс. Может, они совершают неторопливый круиз со множеством остановок. Если путешествие окажется достаточно долгим, кто знает, что вспомнит Аланнор.

Рингил позволил себе гримасу. М-да, не очень хорошие условия для спокойного выздоровления.

«Терпение, герой. – Будто другой голос заговорил у него в голове. – Решай проблемы по мере поступления».

Он последовал совету, от кого бы тот не исходил.

Гил медленно курил, глядя вниз, на вяло покачивающийся на волнах плавник. Запахи роились вокруг. Кринзанц выполнил свой обычный трюк: словно тяжелый пергаментный свиток распечатался и развернулся у него в черепе.

«Есть предложения, как с ним справиться?» – ревет Эгар, приложив ладони ко рту, пока они несутся сломя голову, бок о бок, вдоль вершины утеса в Демлашаране, топча разрозненный строй рептилий-пеонов. Прохладный ветер в лицо наконец изгоняет убийственную жару, и Рингил кричит в ответ: «Это же была твоя идея!»

Жуткая, блистающая на солнце громадина дракона, который заметил их, гибко развернулась навстречу новой угрозе. Сердце подпрыгнуло и застряло в горле, когда он понял, что это, возможно, станет концом для Рингила Эскиата по прозвищу Ангельские Глазки.

Он так и не расшифровал грамматику своих страхов в тот день, но понял, что, кроме страха смерти и страха перед обжигающим дыханием дракона, а также тем, что оно могло с ним сделать, помимо смерти, было еще какое-то чувство – куда более темное, такое, на что лучше не смотреть при ярком свете. Он обнаружил в себе нечто, и это нечто после приходило на зов. Отправить его обратно в глубины сознания было уже не так легко.

Оно было с ним в Виселичном Проломе и кричало его голосом, когда они атаковали авангард рептилий на перевале. Оно было рядом во время осады Трелейна и вопило внутри, наполняло его, когда они отбросили Чешуйчатый народ от городских стен.

Эти крики внутри и снаружи. Такие яростные, что иногда Рингилу казалось, они вот-вот разорвут его и вывернут наизнанку.

Иногда, в самые мрачные моменты, казалось, что крик никогда не прекращался. Что он лишь отыскал темницу глубоко внутри себя, чтобы спрятать это – и пусть оно кричит вечно, запертое в стенах, приглушающих звук.

Кричит, кричит…

Он моргнул, возвращаясь в настоящее. Кто-то и впрямь кричал: на плавнике раздавалась какофония отчаянных воплей, и подрагивающие огоньки факелов собрались у единственной точки вблизи корпуса. Рингил вздрогнул, ощущая готовность к битве, его рука была уже на полпути к Другу Воронов. Он перегнулся через ограждение борта, пытаясь разглядеть, что заставило матросов собраться в плотную вопящую толпу.

«После стольких лет? Это невозможно. Немыслимо».

На каком-то уровне он отмахнулся от этой версии. Невылупившийся пеон или ящер высокой касты, каким-то образом выживший в полуразложившейся массе плавника и проснувшийся в столь подходящий час, когда человек ступил на него. Такое бывает только в страшилках, которые рассказывают у очага, но не в жизни…

«И, кроме того, Гил, люди не сбиваются в безмозглую толпу, увидев, как изнутри плавника на них рычит Чешуйчатый». Случись такое, матросы сиганули бы в разные стороны – те, кого не разорвали на части до того, как они сбросили недоверчивое оцепенение.

Он увидел Квилиен в свете факелов, стоящую отдельно, прижав руку ко рту. Она будто почувствовала его взгляд с борта. Посмотрела наверх.

Рингил сам не понял, как оказался на веревочной лестнице. Когда оставалось четыре ступеньки, он спрыгнул и с плеском приземлился на пропитанный влагой плавник. Подошел к собравшимся людям с факелами. Один из них повернулся и уставился на пассажира с мольбой.

– Это капитан! – заорал он. – Капитан провалился в дыру!

– Тащите сюда багор! – кричал кто-то. – Багор, быстрее!

«Забудьте».

Но Рингил все равно пробрался в центр толпы, расталкивая матросов, пока не увидел закрывшуюся щель между щетинистой бахромой драконьего плавника и высокой деревянной стеной корабельного корпуса. Единственное, что он мог сделать – сдержаться и не кивнуть в подтверждение собственных мыслей.

«Ни единого шанса».

– Пусть кто-нибудь подойдет к другому борту, – сказал он, чтобы хоть что-то сказать. – Может, он проплыл под днищем на другую сторону.

Но когда просьбу передали дальше, он понимал: бесполезно. «Тюфяк» уходил вниз, предположительно, на пятнадцать – двадцать футов, состоял из полусгнивших петель и колючек плавучих водорослей. Осадка судна ненамного меньше. Человек, провалившийся в мимоходом открывшуюся между ними щель, прижатый к жесткому борту корабля в тот момент, когда эта щель закрылась, оглушенный ударом, запутавшийся в водорослях…