– Благодарю вас, милорды и леди, – сказал король, когда молитва была закончена. – Теперь мы с супругой останемся одни.

Комната быстро опустела в суматохе поклонов и реверансов. Наконец дверь закрылась, Генрих повернулся к Елизавете и заключил ее в объятия.

– Вы дрожите, cariad, – пробормотал он. – Тут холодно. Этот камин совершенно не греет. Нужно было принести сюда жаровни. – Он встал, поворошил поленья в очаге и добавил в него дров, потом вернулся к Елизавете и задернул шторы. – Идите ко мне, – с улыбкой сказал Генрих, – давайте согреем друг друга. – Она еще никогда не слышала такой нежности в его голосе, и сердце ее растаяло. Елизавета покорно дала ему сгрести себя в объятия, Генрих начал целовать ее и задирать на ней ночную рубашку. – Наконец-то мы можем вступить в приятную баталию, – выдохнул он. – Это будет более знаменательная победа, чем Босворт! Идите, Бесси, давайте сделаем нам сына! – Он принялся за дело очень живо, и мир взорвался россыпью звезд.

Утром Елизавета проснулась и сразу вспомнила прошедшую ночь, она лежала и улыбалась. Она не ожидала, что Генрих окажется таким умелым любовником. Но все же едва ли можно было полагать, что он достиг возраста двадцати девяти лет, не набравшись никакого сексуального опыта. Вероятно, при этом Генрих проявлял осмотрительность, так как Елизавета не слышала ни одной скандальной сплетни о нем.

Но теперь он принадлежит ей. Сдача позиций оказалась сладкой и головокружительной для них обоих, и теперь Елизавета с удовольствием лежала рядом с супругом и наблюдала, как он спит; угловатое лицо на подушке выглядело умиротворенным. Постель они согрели, пусть даже воздух в комнате оставался холодным. Елизавета подумала: «Где же моя ночная рубашка?» В пылу страсти Генрих стянул ее. «А, вот она, висит на краю кровати».

Он зашевелился, когда Елизавета стала надевать сорочку, и обвил жену руками:

– Доброе утро, Бесси! – Он сонно и лукаво улыбнулся ей, отчего она зарделась. – По обычаю муж преподносит жене утренний подарок, и у меня для вас кое-что есть. Это не украшение и не деньги – у вас теперь будет много и того и другого, – а стихотворение, которое я поручил написать Джованни де Джильи, итальянцу, пребендарию собора Святого Павла, который известен как хороший поэт. Это эпиталама – гимн нашему браку. – Он протянул руку к столику у кровати и вручил Елизавете свиток пергамента, перевязанный лентой.

Она едва понимала смысл слов. Читать, что ее описывают как «самую замечательную деву Йорка, прекраснейших форм» и леди, «чей безупречный лик сияет очарованием и невероятной прелестью», зная, что стихотворение написано по заказу Генриха, было очень трогательно. Джильи даже описал, как она страстно желала выйти замуж за короля и как тот досадовал, что приходится ждать; поэт восхвалял их свадьбу как «прославленный в веках благой день, когда в счастливом браке с могучим королем соединилась прекрасная Елизавета». Дитя, предсказывал пиит, вскоре будет резвиться в королевском дворце, и вырастет достойный сын короля, в нем проявятся благородные качества его родителей, и он увековечит их имена в своих знаменитых потомках. У Елизаветы на глаза навернулись слезы.

Когда Генрих скрылся в гардеробной со своими джентльменами, к Елизавете пришли назначенные служить ей придворные дамы, все тридцать две; они помогали своей госпоже вставать в первое утро после брачной ночи: заплели и уложили ее волосы, которые отныне, как замужней женщине, ей полагалось покрывать, и закрепили на голове у нее новомодный двускатный головной убор с длинными бархатными лентами и черной вуалью, ниспадающей сзади. Однако мать объяснила ей, что как королева, то есть живое отражение образа Девы Марии в целомудрии, смирении, материнстве и милосердии, она будет наделена символической девственностью и во время важных церемоний может оставлять волосы распущенными.

Глядя на свое отражение в зеркале, Елизавета с трудом могла поверить, что она теперь – главная леди в стране и ее долг – вынашивать наследников, которые будут воплощать в себе союз Йорков и Ланкастеров и обеспечат продолжение новой династии Тюдоров. Это была большая ответственность, но Елизавета верила, что Господь сделает ее плодовитой.

– Вы должны выбрать себе новый девиз и эмблему, – сказал Генрих, когда вернулся в спальню полностью одетый, и с восхищением посмотрел на головной убор Елизаветы, который был ей очень к лицу.

Будучи принцессой, она использовала девиз «Sans removir», что означало: «Без изменений», но теперь чувства подталкивали ее оставить печальное прошлое позади.

– Думаю, я возьму такой девиз: «Кроткая и почтительная», – сказала Елизавета, – если вам нравится.

– Мне нравится. – Генрих улыбнулся. – Очень подходящий девиз.

– И так как вы взяли себе эмблемой красную и белую розы, я бы оставила себе белую розу Йорков, – добавила она.

– Разумеется. И пусть ваши слуги носят багрово-синие ливреи дома Йорков.

Елизавета обрадовалась, что некоторые привычные вещи сохранятся в этом новом мире, где она оказалась.

Позже в тот же день им с Генрихом сообщили, что жители Лондона, дабы выказать свою радость, в честь их свадьбы зажигали костры, танцевали, пели и пировали, прося Господа благословить короля с королевой и даровать им много детей. Люди радовались и торжествовали даже больше, чем при вступлении короля в Лондон или после коронации. Тут Генрих слегка нахмурился, но облако скоро сошло с его лица. Ничто не могло омрачить общую атмосферу воссоединения и примирения, возникшую после их свадьбы.

К браку, обнаружила Елизавета, нужно приспосабливаться. Генрих оказался любящим, но сложным человеком – он часто бывал угрюм и бесконечно подозрителен, что неудивительно, ведь жизнь его с самого детства проходила в тени войн и интриг. Он постоянно воображал тайные заговоры и явно не чувствовал себя в безопасности на троне.

Их разделяла недосказанность. Елизавета догадывалась, что Генрих с недоверием относится к ее родственникам, боясь, что они жаждут получить его корону. О ее братьях они почти не упоминали. Когда Елизавета спросила, сколько будут держать в Тауэре Уорика, Генрих ответил резко:

– Я еще не решил. О мальчике хорошо заботятся. Не беспокойтесь о нем.

Елизавета восприняла это как намек, что лучше ей держать язык за зубами.

Но были в Генрихе и другие стороны. Елизавета обнаружила, что он владеет четырьмя языками, начитан, знает счет деньгам и вообще человек культурный. Способный, умный, трудолюбивый и практичный, он был хорошим мужем и сыном, непрестанно пекся о семье. Она любила Генриха за это и за его сдержанный юмор, а также горячо одобряла решимость супруга принести стабильность в Англию.

– Я хочу обезопасить трон, укрепив его богатством, – сказал ей Генрих на первой