гусениц, причем КВ и «тридцатьчетверок», а в вашем батальоне, несмотря на то, что осталось всего восемь машин, такие танки есть. Тем более именно вы наступали в этом направлении. Ваши танкисты отказались давать показания, но вот ваш заместитель написал признание, что именно вы приказали уничтожить госпиталь.

– И вас ничего не настораживает? Этот зам давно о должности комбата мечтал. Обычный оговор. Воспользовался моментом. Товарищ военюрист, давайте без протокола.

– Хм, – тот переглянулся с другими представителями трибуна и, посоветовавшись с ними, кивнул. – Хорошо.

– То, что я скажу, останется между нами, и, если даже кто-то попытается сообщить, что это я сказал, отвечу, что они больны головой и я такого не говорил. Так вот, немцы наших раненых не жалеют, и стоит отметить, что наши бойцы всегда равняют счет. Немцы наш медсанбат побили, так наши в отместку немецкий. Всегда равняют счет. По тому госпиталю, в чем меня обвиняют, я не помню, мы вообще в другом месте наступали, да и случаев, где немцы недавно наши раненых побили, не припомню. Кстати, мой зам брал пять танков и мой командирский КВ, чтобы выбить из какой-то деревни немцев, уж извините, вылетело из головы название. Вон шишка какая на голове. Возможно, там госпиталь и стоял. В это время я с тремя танками работал по отходящей артиллерии противника.

Ересь я нес страшную, вообще не понимал, где нахожусь, что за часть, кто мои танкисты и что вообще происходит. Ну, кроме того, что я стою перед представителями трибунала. Это не тройка, просто так получилось, что их трое на этом военно-полевом суде. Тут главное – говорить с уверенным видом. А вообще на результаты трибунала мне плевать, все равно сбегу, запрета на это нет. Перейду линию фронта и займусь своими делами, меня вот эти крысиные дела только забавляли. Да, вы не ослышались, я откровенно веселился, попав под суд, и, похоже, военюрист это понял, видимо по глазам, что мне тут все до одного места и мне весело.

Меня отвели в сторону, к воротам, под дождь, к счастью, не выводили, и довольно долго они советовались, причем младший политрук в этом принимал активное участие, тряся какой-то бумажкой. Хм, судя по тому, как тыкал в меня пальцем, он на что-то напирал в моем лице. Почти полчаса я стоял на месте, пытаясь подслушать, но не получалось, шум дождя мешал. Кстати, за воротами, похоже, стояла полевая кухня, дымок доносился и запах приготовленного борща, его ни с чем не спутаешь, еще доносился аромат свежего хлеба. Да так, что, нюхая, я слышал бурчание у себя в животе.

Наконец меня позвали, и тот же военюрист, что был сильно хмурым, стоя зачитал решение военно-полевого суда. Никакого пересмотра дела, похоже, не будет, все уже было решено, еще до того, как меня привели.

– …лишить воинского звания и приговорить гражданина Шестакова, Валентина Егоровича, к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

– Ну, вы и твари, – с усмешкой сообщил я. – Языки не сильно стерли, вылизывая зад этому младшему политруку?

– Конвой, вывести приговоренного! – резко приказал военюрист.

– А вы запомните, ответ всегда бывает, – все же я оставил за собой последнее слово.

Меня вывели из сарая и стали вязать руки. Я заметил, что рядом терся военюрист, и он вдруг сообщил:

– Против члена Военного совета фронта я идти не могу. А тут приказ, дело должно быть громким, мы с ранеными не воюем. Чтобы все это поняли.

– А какая разница, кому задницу лизал, язык-то все равно в дерьме, – спокойно ответил я, а он, резко развернувшись, ушел.

Мне связали руки и повели куда-то в сторону, особист и будет командовать расстрельной командой. Вон, какая рожа довольная. Что интересно, мне пришло сообщение с предложением нового задания. Пока без согласия – не знаю какое. Видимо, вернулись к старой схеме. Похоже, опять подстава. Так что я отказался. Сам поработаю, идите к черту с подставами и наградами. Сработал я чисто, продал в магазин веревки, освободив руки, вырубил обоих конвоиров, те и среагировать не успели, купил наган с глушителем, после чего выстрелил в особиста. Тот судорожно пытался достать оружие из кобуры, он замыкал процессию и видел, что происходит. Конвоиры, получив по голове, осели, а он, схлопотав две пули в живот, упал. Подойдя, я похлопал его по щекам. В сознании был, скрежетал зубами. Наклонившись к его уху, я сказал:

– Надеюсь, ты очень болезненно издыхать будешь. Не люблю оставлять долги.

Оставив его валяться на грязной размокшей земле какой-то улицы неизвестной мне деревни, стараясь не повредить босые ноги, я вернулся к ангару. Вырубив часового у входа, что под навесом стоял, только до сапог капли долетали, аккуратно положил, чтобы не грохнул ничем, получилось уложить вверх лицом, и вошел в ангар. Тут была та же тройка трибунала. На столе ополовиненная бутылка водки да закусь. Военюрист, что сидел спиной ко мне, заметив, как его напарники замерли, выпучив на меня глаза, тоже обернулся, а я сообщил на немой вопрос присутствующих, поднимая ствол револьвера, увенчанный глушителем:

– Долги надо отдавать.

Глава 20

Как управляется мир и разгораются войны? Дипломаты лгут журналистам и верят своей же лжи, читая ее в газетах.

Карл Краус

«Тридцатьчетверка», ревя дизелем и покачиваясь, шла на тридцати километрах в час по дороге, что вела откуда-то куда-то. Впереди катила ее копия, но с китайскими тактическими знаками. Деревню я покинул четыре часа назад, но дождь и не думал стихать, даже сейчас лил как из ведра. Передовую я проскочил на скорости, наши и немцы постреляли из пулеметов вслед, больше с испугу, и на этом все. Ушел я тоже не тихо, расстрелял из танковых пушек две германские гаубичные батареи, что попались, пока я дорогу искал, и обстреливал тыловые службы, даже детонацию небольшого дивизионного склада боеприпасов случайно вызвал, но сейчас до передовой километров пятнадцать, она удалялась, так что тут тылов фактически нет, и катили танки спокойно. Грязюка страшная, максимальную скорость держу, и двигатели греются. Сверху через люк капает, но главное – удаляюсь. По плану ищу немецкий аэродром, уничтожаю, не забыв прихватить самолет себе, надежда на «шторьх», ну а дальше отдых. Достало все. Ничего не хочу, свалить и отдохнуть, сил поднабраться. Настроение пасмурное.

По поводу представителей трибунала… Кожа в синий цвет у меня не окрасилась. Да и не убивал я никого. Уроды, но свои уроды. Поэтому отправил каждому по подарочку в ногу.