– Похоже, вечером будет большая гроза, – проговорил полицейский.

– Лишь бы к завтрашнему утру, когда нам нужно будет идти в церковь, было ясно! А так – пусть себе льет. Лорик только обрадуется: говорит, сейчас дождь для огорода – в самый раз.

– Нашей семье, можно сказать, повезло, ведь столько людей осталось без работы! Скоро четыре года, как начался кризис. К счастью, у меня работа стабильная, у вас тоже, и Лорику родительская ферма дает возможность прокормить жену и детей. Кстати, Лорик, что называется, на коне: наше правительство проповедует политику «возвращения к земле».

– Да, я читал об этом в газетах. Похоже, министр сельского хозяйства Годбу[19] более энергичен, чем его предшественники!

– В любом случае, переезд из города в деревню – для многих единственный способ выжить. Тут можно выращивать пшеницу, картофель, разводить домашнюю птицу…

– Вы совершенно правы, Журден. Благодаря птичнику покойного Фердинанда мы с Жасент получаем неплохую прибавку к семейному бюджету. Универсальный магазин, да и соседи покупают у нас яйца.

Мужчины ненадолго умолкли, потому что из дома донесся легкий, тоненький смех, которому вторили два более зычных голоса: Анатали и ее тети явно нашли себе развлечение по душе.

– Наверное, возятся с тряпками, – прокомментировал Пьер.

– Тряпки? Следует говорить «моды» или «наряды», – поправил его Журден. – Сидони быстренько отучила меня от слова «тряпки». По ее мнению, это звучит грубо, отвратительно.

Мужчины, тихонько посмеиваясь, подмигнули друг другу.

– Потешаетесь надо мной? – спросила Сидони, прижавшись прелестным носиком к москитной сетке на двери. – Господа, я всё слышала!

И она тут же убежала; на первом этаже, у лестницы, ее дожидалась племянница. Анатали замерла, раскинув руки, в новом зеленом платье с пышными рукавами. Калеб сидел тут же, на ступеньках, и сосал леденец, которым его угостила тетя Сидони.

– Почему Тали нельзя шевелиться? – спросил он.

– Потому что я подколола подол ее платья булавками – он получился слишком длинным. Сейчас я его подошью! – пояснила Сидони. – А тебе, озорник, так или иначе придется подождать. Ты тоже должен будешь примерить свой костюмчик – он из бежевого льна, а на рубашке – красивое жабо.

– Дети будут чересчур нарядными для Сен-Прима, – встревожилась Жасент. – Тебе не следовало так утруждаться, Сидо!

– Святые Небеса! Ты не можешь запретить мне наряжать племянницу и собственного брата! Тем более что, как я тебе уже говорила, я только нарисовала эскизы, остальное – дело рук моей швеи.

– Как ты могла нарисовать эскиз? – изумилась Анатали. – Эскизы рисуют художники, это как бы начало картины…

Сидони засмеялась, а следом за ней – и Жасент.

– Анатали, милая, жаль тебя разочаровывать, но некоторые слова имеют два или даже несколько значений, – пояснила девочке ее приемная мать. – В школе тебе это объяснят.

– Я могла бы сказать «модель платья», а не «эскиз», потому что, по сути, это одно и то же, – подхватила Сидони. – Вечером я возьму листок бумаги и все тебе покажу. Твое платье я придумала и нарисовала сама, и костюм Калеба тоже. И ткань для них выбрала: для тебя – зеленый атлас, под цвет твоих глаз, для него – лен; он легкий, но смотрится шикарно!

– Я буду шикарный, шикарный, шикарный! – подхватил мальчик, у которого от карамельных потеков блестел подбородок.

В доме снова заливисто засмеялись, зазвучали радостные голоса. Пьер прислушивался, упиваясь праздничной атмосферой, царившей под его крышей; казалось, рождение Тимоте Клутье развеяло все тревоги.

«На этой неделе у нас с Жасент были такие чудесные ночи! Настоящий фейерверк! Столько любви, нежности, – думал он. – Если нам удалось зачать ребенка, я никогда не забуду этих минут страсти и сладостного безумия, которые дали ему жизнь!»

Выражение лица собеседника – мечтательное, отмеченное каким-то загадочным блаженством, – не укрылось от наблюдательных глаз Журдена. «Готов поспорить, Пьер думает о жене, – сказал он себе. – Они – счастливая пара! Вместе переживают трудности, но и наслаждаются друг другом… Словом, их любовь крепка и взаимна». У него в горле встал горький ком. Сидони обращалась с мужем, как с другом, и бывала нежна, но чаще на словах, нежели на деле.

– Я вам завидую, Пьер, – еле слышно признался Журден.

Пьер предложил ему прогуляться к птичнику покойного Фердинанда.

– Думаю, на стол еще не накрыли и мы успеем сходить туда и вернуться. Насыплю несушкам зерна и налью свежей воды.

Полицейский с готовностью поднялся. Груз, вот уже четыре долгих года тяготивший его сердце, вдруг показался ему невыносимым. От матери Журден скрывал правду, разыгрывал из себя счастливого мужа перед коллегами и дядей Оноре – крепким пятидесятидвухлетним мужчиной, который часто – и, разумеется, наедине! – спрашивал племянника о его мужской силе, удивляясь, что Сидони до сих пор не забеременела.

От природы мягкосердечный и способный сочувствовать чужим бедам, Пьер по тону, которым была произнесена последняя фраза, угадал настроение свояка.

– Почему вы мне завидуете? – нейтральным тоном спросил он, как только они с Журденом отошли на приличное расстояние от дома. – У нас обоих – отличные жены, красивые, серьезные, образованные и, вдобавок ко всему, разумные.

– В этом вы совершенно правы, – ответил Журден. – И вы с Жасент выглядите такими счастливыми! Вы понимаете друг друга, всегда все делаете сообща. Вы просто созданы друг для друга!

– Так я всегда и считал. Мы влюбились друг в друга в юности, и хотя я был постарше, но уже тогда понимал, что моя любовь к Жасент – серьезное чувство. Потом мы разлучились на несколько лет, но это помогло нам понять, какое это счастье – быть вместе!

– Пьер, могу я говорить с вами прямо, рассчитывая на вашу сдержанность?

– Конечно! Я из тех парней, что всегда держат слово.

– Два года назад мы с Сидони консультировались с доктором, гинекологом. Она страдает от патологии, которая встречается не так уж часто. Если коротко, с первых дней нашего брака мы живем в воздержании – вы меня понимаете. Довольно долго я считал, что смогу примириться с таким положением вещей, но теперь все чаще склоняюсь к тому, чтобы завести любовницу. Это противоречит моим принципам, и верность для меня – не пустой звук, но… Знаете, что меня останавливает? Если другая женщина от меня забеременеет, я разведусь, чтобы узнать наконец все радости нормальной семейной жизни!.. Я никогда ни с кем не был так откровенен, как с вами. И, представьте, мне стало легче!

Не зная, что и думать, Пьер зажег сигарету, а другую протянул собеседнику.

– Чертовское невезение, – пробормотал он, с сочувствием глядя на Журдена.