Зато это давало дополнительные шансы ФБГБ…

— Послушай, Увендра! Прекрати дергаться! Ты нас обоих спалишь и все дело завалишь! — злобным шепотом внушал Тиоракис своему спутнику, когда они шли по грязноватому перрону Восточного вокзала среди громко шаркающей и оживленно галдящей толпы, составленной из пассажиров прибывшего поезда, а также из тех, кто этих самых пассажиров встречал.

Тиоракис с Увендрой специально выбрали кружной маршрут, чтобы заехать в столицу не с южного направления, находившегося под особо бдительным вниманием постов полиции и военной жандармерии, а с востока, который не был у властей на таком сильном подозрении. Однако поведение Увендры, будто бы специально демонстрировало всем окружающим: у этого парня в самом обыкновенном на вид основательно потасканном бауле наверняка спрятано что-то такое… ну, как минимум, части расчлененного трупа. Увендра поминутно судорожно оглядывался и вздрагивал в случае, если поблизости раздавался случайный громкий оклик; во время остановок для отдыха он суетился, тщетно пытаясь запихнуть свою тяжелую и весьма объемную ношу в какое-нибудь укрытие; проходя в потоке людей по бесконечным путанным коридорам, переходам и залам громадного вокзала, резко изменял траекторию движения, если только замечал на пути своего движения форму случайного полицейского или даже что-то просто похожее на форму полицейского…

Тиоракис бесился. «Нет! — думал он про себя. — Этот придурок точно добьется того, что какой-нибудь другой придурок, только в форме, остановит-таки нас для проверки… И тогда мой придурок, в лучшем случае, начнет убегать от придурка-полицейского, а в худшем (что по его придурочному характеру вполне возможно) — достанет свою дурацкую пукалку и начнет изображать из себя героя-подпольщика… И вот тогда все будет совсем хреново… Черт! Что это я, в самом деле! Опять воображение разыгрывается… туда его растуда! Нервы. Чем тогда я лучше? Просто Увендра психует по-своему, а я — по-своему… Кстати, и оснований психовать у него поболе моего… Он-то думает, что рискует (и, в общем-то, действительно — рискует!) свободой, а, может быть, и жизнью… А я? Вот в этой, собственно, ситуации? Провалом операции?… Ну, слава тебе Господи!.. Такси! Эй! Такси!!!.. Северо-Западный дистрикт, седьмой блок, пожалуйста!»

* * *

Уже полтора месяца, как Тиоракис стал кандидатом в бойцы «Фронта освобождения Баскена». Рекомендацию ему дал Гамед — вполне толковый баскенский парень, учившийся на философском факультете университета. Гамед ни в коей мере, во всяком случае, внешне не производил впечатления фанатика-националиста: не заводил по всякому поводу или без оного разговоры на тему об обидах и несправедливостях, чинимых титульной нацией в отношении маленького, но гордого баскенского народа, не носил ритуальной косицы над правым ухом, не наскакивал с кулаками на любого, кто своим поведением или хотя бы взглядом мог позволить заподозрить себя в неуважении к достоинству природного воина… На самом деле, как довольно быстро осознал Тиоракис, Гамед представлял из себя гораздо худший и более опасный тип экстремиста. Его внутренняя убежденность в избранности баскенцев и их врожденном превосходстве над всеми прочими народами, населявшими НДФ (да и прочие страны мира), была настолько велика, что позволяла ему подниматься выше мелочных эксцессов, нередко свойственных представителям национального меньшинства и являющихся, в конечном итоге, всего лишь той или иной формой проявления комплекса неполноценности. Гамед был способен в полной мере оценить достоинства интеллекта, способности организовывать производство жизненных благ, или творческую одаренность иного народа, но все эти замечательные качества, по его, Гамеда, убеждению могли и должны были использоваться во славу и благополучие Баскена, также и на том же основании, как когда-то служили ему сокровища, вытрясаемые из проходивших опасными каньонными тропами торговых караванов. Он считал естественным и заслуженным правом баскенцев занять в своеобразной «пищевой цепи», созданной человечеством, то самое место, которое только и было достойно сильного и приспособленного хищника. Быть хищником Гамеду представлялось вполне благородным и богоугодным (в соответствии с традиционными национальными верованиями) занятием.

Основу такого отношения к внешнему миру когда-то заложил в юную еще душу Гамеда вожак ватаги баскенских подростков, проводивших летние каникулы в детском лагере на морском побережье.

В течение первых двух-трех дней пребывания в лагере маленькие баскенцы очень быстро выделили друг друга среди разноплеменной массы детей и тут же сбились в небольшой, но весьма организованный кланчик, в котором очень быстро, через посредство нескольких яростных кулачных разборок, установилась вполне четкая иерархия, как всегда у баскенцев, основанная на преимуществе силы и ловкости. В результате ватагой стал верховодить не самый крупный, но самый способный в битве подросток. Он был самый наглый, самый напористый, самый быстрый по реакции. Жилистый и достаточно физически сильный, он одновременно обладал и выносливостью, и умением терпеть боль, и способностью не слишком вникать в возможные неприятные последствия своих отчаянных поступков, когда речь шла о поддержании своего достоинства и престижа, в его собственном, конечно, понимании. В общем, типичный баскенский военный вождь.

Детей из лагеря каждый день водили на морской берег для купания и иных пляжных радостей. Путь колонны, составленной из лагерных отрядов, проходил мимо частных владений, из-за невысоких заборов которых ветви субтропических фруктовых растений демонстрировали всем, следующим мимо, свои отчаянно желанные плоды. Эта желанность определялась не столько недокормленностью детей фруктами, сколько кажущейся легкостью действия, — можно сказать, протяни руку и возьми сколько хочешь, или, скорее, — сколько можешь! Однако большинство детей, уже основательно пропитанных в своем возрасте самыми простыми моральными установками общества, проходя мимо вызывающего соблазна, ограничивались лишь нескромными замечаниями, вроде: «Эх, залезть бы туда!» — и все. Баскенцы — не то! Уже на пятый день после начала смены в колонне, проходившей мимо пресловутых садов, раздался гортанный боевой клич, и все баскенские мальчишки, в каком бы отряде они ни были, как один кинулись через забор.

Вожатые отрядов, не говоря уже о руководителе колонны, прозевали начало внезапной атаки, и оставалось им в этой ситуации только смешно подскакивать с внешней стороны забора в тщетной попытке рассмотреть за ним поле битвы и отозвать назад маленьких паршивцев.

Акция была стремительна и совершенно успешна. Пазухи юных налетчиков, перемахивавших через забор обратно на дорогу, были набиты разнообразными плодами…

Об инциденте, естественно, было доложено начальнику лагеря. Он, разумеется, потребовал представить бандитов пред свои ясные очи. Будучи человеком весьма либеральным и снисходительным к детским шалостям, начальник лагеря не позволил себе сразу начать орать на юнцов или угрожать им всякими административными санкциями. Он попытался увещевать (Дети все-таки! Не ведают, что творят!).

Но на понятный упрек, обращенный к молчаливой и сосредоточенно сопящей ватаге: дескать, воровать нехорошо! — наш моралист получил неожиданно яростную и твердую отповедь от ее вожака.