– Познакомься с ними, пофлиртуй. Они могут быть полезны. Связь, как обычно, – они обменивались письмами по городской почте. Ничего подозрительного в этом не было. Руководитель, и Габи происходили из кругов старой аристократии, их отцы знали друг друга. Габи бывала у руководителя дома.

Она проводила глазами крепкую спину в сером пиджаке, хороший портфель итальянской кожи. Выйдя на Фридрихштрассе, мужчина направился в центр, на Вильгельмплац, к министерству. Он не сказал Габи, что завтра, в церкви, встречается со связным из Лондона. Его учили, что сведения, которыми владеют члены группы, надо сводить к минимуму. Руководитель неоднократно убеждался в правоте наставников.

У него оставалось время до начала рабочего дня. Взяв чашку кофе, за столиком уличного кафе, он развернул «Фолькишер Беобахтер». Внизу страницы, петитом, сообщалось, что Рузвельт разгромил своего соперника на выборах, и начинает второй президентский срок.

– Очень хорошо, – облегченно подумал мужчина, – можно не беспокоиться, что в Америке появятся нацисты. Рузвельт такого не допустит. И в Англии их не будет. Мосли со свитой, просто клоуны, шарманки…, – он шел к министерству, легко помахивая портфелем, улыбаясь.

На квартире у Габи они оборудовали тайник. В нем лежали поддельные паспорта, на случай необходимости побега, деньги, и листовки, что они расклеивали в городе. О ювелирном магазине на Фридрихштрассе, о радиопередатчике, знал только он и хозяева лавки. Руководитель подозревал, что торговцы обосновались в Берлине еще до его рождения. Перед отъездом Габи, он собирался перенести тайник в другие апартаменты. Руководитель решил заняться этим после возвращения из командировки.

Поднявшись по гранитным ступеням министерства, завидев сослуживца, мужчина вскинул руку в партийном приветствии.

Первый урок у Габи был в одиннадцать утра, у Музейного Острова. Апартаменты Роксанны Горр находились по дороге. Девушка всегда заходила к ней на завтрак. Дива усмехалась:

– В Америке я раньше двух пополудни глаза не открываю. Здесь, с восьми утра, начинают передавать нацистские гимны, по уличному репродуктору. Волей-неволей проснешься.

Ее муж поехал в Бремен. Филипп надзирал за тем, чтобы артисты, получившие визы, сели на лайнеры, отправлявшиеся в Америку. В Нью-Йорке их встречали представители гильдии киноактеров США и профессионального союза артистов театра. Они организовывали для новых эмигрантов прослушивания и кинопробы. Роксанна заметила:

– Тебе было бы легче. Для оперы английский язык не требуется…, – Габи говорила с Аароном на немецком языке, а с его тетей по-французски.

Роксанна взяла ее руку:

– Впрочем, ты больше на сцену не выйдешь. Жаль, – она затянулась сигаретой, – голос у тебя отличный. Ты могла бы поступить в труппу Метрополитен-опера…, – Габи смутилась: «Тетя Ривка, вы знаете…»

– Знаю, знаю, – серо-синие глаза весело посмотрели на нее:

– Жена раввина не может петь публично. Будешь домашние концерты устраивать, для семьи.

Габи видела фотографии будущих родственников, знала о квартире у Центрального Парка, где жили Горовицы. Роксанна успокаивала девушку:

– Твой будущий свекор прекрасный человек, и дети его тоже. Сделаем, по дороге, остановку в Амстердаме. Познакомишься с Эстер, ее мужем. У них малыши на свет появились…, – Роксанна, со значением, поднимала бровь. Габи краснела.

Если бы не Роксанна Горр, Габи никогда бы не познакомилась с Аароном.

Подруга Габи по консерватории, Ирена Фогель, сказала, по секрету, что в еврейском кафе, на Ораниенбургерштрассе, прослушивают артистов. После принятия нюрнбергских законов Ирена ушла с последнего курса консерватории. Ее отца уволили из оркестра Берлинской филармонии, а мать была вынуждена покинуть школу, где преподавала музыку. Ирена не знала о бабушке Габи, девушки просто дружили. Габи приносила Фогелям кофе, и устраивала им частные уроки.

– Я спою джаз, – решительно заявила Ирена, тряхнув черноволосой головой, – хватит запретов сумасшедшего.

Габи пришла на вечер, чтобы поддержать подругу, но Ирена уговорила ее появиться на сцене. Девушка пела арию Рахили из «Еврейки» Галеви. Вагнер восторженно отзывался об опере, однако ее тоже запретили, вместе с музыкой Мейербера. Габи устала от бесконечных арий Вагнера. Девушка выбрала «Еврейку» потому, что любила партию Рахили. Четыре года назад, Габи, без всяких опасений, пела ее на занятиях.

Аарон потом признался ей, что никогда в жизни не посещал оперы.

Рав Горовиц развел руками:

– Я я в тебя сразу влюбился, когда зашел в кафе, за тетей и услышал твой голос. Увидел тебя…, – сердце Габи сильно, прерывисто, забилось. В кафе она заметила молодого, высокого мужчину, сидевшего в задних рядах. Темные волосы прикрывала кипа. Габи поняла, что не может отвести от него глаз. Она закончила арию, не глядя в его сторону, чувствуя, как раскраснелись щеки. Познакомила их тетя Роксанна. Мадам Горр велела Аарону проводить Габи домой.

Поднимаясь по лестнице в апартаменты Роксанны, девушка прислонилась к стене.

– Недавно расстались, – поняла она, – и я скучаю. Два года, два года без него…, – всхлипнув, Габи сжала сумку:

– Не могу, никак. Останусь здесь. Иначе нельзя, иначе я умру…, – она подышала:

– Он в Берлине совсем один, и тетя его уезжает. Я не имею права его бросать.

Она так и сказала Роксанне, в столовой. Дива завтракала вареным яйцом, черным кофе и сигаретами. Роксанна говорила, что ее мерки, со времен братьев Люмьер, не изменились.

Габи, мрачно, ковырялась в своем омлете. Роксанна улыбалась. Мадам Горр потушила окурок, зашуршал шелковый халат:

– Я все слышала, дорогая моя, но я слышала и моего племянника. Он вчера сидел здесь, – тонкая рука протянулась к стулу Габи, – и говорил, что не имеет права подвергать тебя опасности…, – в передней стояли сложенные чемоданы.

Роксанна, шепнув что-то, ласково поцеловала золотисто-рыжий затылок. Девушка подняла, васильковые глаза: «А если не получится?»

Дива развела руками:

– Я в Бога не верю, но на все воля Божья, как говорят. У тебя месяц остался, просто не пользуйся…, – она повела рукой. Габи зарделась.

Они с равом Горовицем мало что знали.

Аарон, как он говорил, читал мудрецов. Габи помнила рассказы замужних подруг. Мать Габи умерла несколько лет назад, девушка еще училась в школе. Кроме мадам Роксанны, как тогда называла ее Габи, ей больше было некуда пойти. Роксанна успокоила ее, объяснив, что такое случается и от волнения тоже. Она дала девушке адрес доктора Граффенберга, известного гинеколога. Врача, как и других евреев, уволили из государственной клиники. Нацисты запретили продавать и выписывать средства предохранения. Габи поняла, что в Берлине их доставали у еврейских докторов.

Граффенберг объяснил, что еврейские семьи сейчас воздерживались от рождения детей: «Незачем рисковать, – хмуро сказал он, – неизвестно, что случится завтра».