МИСТИФИКАЦИИ И СТИЛИЗАЦИИ НА ТЕМУ «МЕРТВЫХ ДУШ»

Первая реконструкция А. М. Бухарева и первые мистификации Лах-Ширмы и Ващенко-Захарченко

Неоконченность произведения, а также циркулировавшие после смерти Гоголя слухи о том, что второй том поэмы все же сохранился, естественно породили попытки дописать «Мертвые души». Среди них были и прямые мистификации, и гипотетические версии окончания поэмы. Были и стилизации.

Автором первого «дописывания» второго тома, выполненного еще при жизни Гоголя, стал уже не единожды упомянутый в этой книге архимандрит Феодор (А. М. Бухарев), в письмах к Гоголю 1848 года предложивший свою версию продолжения. Ее узловыми моментами были: раскрытие в губернском городе «дела о мертвых душах <…> с значением, пожалуй, не просто уголовного, но и государственного преступления», изобличение Чичикова и его последующее прозрение как отправная точка воскрешения к новой жизни:

…и Павла Ивановича найдут, куда бы он ни заехал в беспредельном русском царстве <…>, и он понесет такое страдание, которое может пасть только на его пробужденную натуру. <…> И кто знает будущее? Кто может положить предел творческой вседержавной Любви, если она не напрасно соблюла и в душе Павла Ивановича некоторые возможности к ее оживлению, которые уже резко обозначались прежде?[931]

В этом оживлении души Чичикова Бухарев отводил важную роль (в соответствии с тем, что Гоголем было «предначертано» в первом томе) «чудной русской девице», способной ответить на «небывалое страдание» «неслыханным, необыкновенным состраданием»[932], но также и «житейской положительности» Чичикова, его «главной духовной пружине»:

…надо, чтобы душе его открылась возможность высшего, разумного, высоко-христианского и в житейском хозяйстве, чтобы <…> увидел он у себя и честные к такому хозяйству средства, и помощницу, какой он и не воображал в своих прежних мечтах о детской…[933]

Преображение Чичикова должно было повлечь за собой череду чудесных «оживлений» и прочих героев первого тома:

…подвигнется он взять на себя вину гибнущего Плюшкина, и сумеет исторгнуть из его души живые звуки, скажет сраженной скорбию Коробочке доброе и живительное слово, как, в самых хлопотах бережливого ее хозяйства, вести для себя и своих крестьян еще иное лучшее хозяйство, и поникшего Собакевича поднимет к доступному его душе русскому православному здравомыслию, которому не помеха – и внешняя грубость, и русский желудок, и присмиревшему Ноздреву укажет достойное поприще его удали, и Маниловой укажет средства окрепнуть в духе самой и мужа укрепить, и обоим им укажет сторону во всяком предмете, достойную дельного сочувствия, и все городское общество подвигнет к лучшему. <…> и Селифан, всегдашний зритель всех этих событий, проснется от усыпления со своей прекрасной натурой <…>. А глядя на него освежеет и Петрушка[934].

Письма А. М. Бухарева и соответственно его версия возможного продолжения «Мертвых душ» стали известны читателю лишь в 1860–1861 годах[935]. За это время появились «додумывания» поэмы иного рода, среди которых мы находим и прямые мистификации. В определенной степени так можно охарактеризовать перевод первого тома «Мертвых душ» на английский язык, анонимно опубликованный в Лондоне в 1854 году в двух томах под заглавием Home Life in Russia. By a Russian Noble. Revised by the Editor of «Revelations of Siberia»[936]. О том, что текстом, который лег в основу «Домашней жизни в России», были на самом деле «Мертвые души» Гоголя, сообщил лондонский журнал «Атенеум»[937].

Уже само название книги вводило читателя в заблуждение, ориентируя на восприятие ее как бытовой картины российской жизни. В предисловии «От издателя» сообщалась фантазийная ее история:

Произведение написано русским дворянином, предложившим издателям рукопись на английском языке; задача редактора сводилась к исправлению словесных ошибок, которые вполне естественны для того, кто пишет на чужом языке[938].

Причина сокрытия имени автором объяснялась опасением, что в России труд его мог бы послужить разве что «пропуском» (passport) в «сибирские дебри». В остальном разночтения с оригиналом сводились к тому, что анонимный переводчик (он же, по-видимому, издатель, за маской которого скрывался профессор философии Варшавского университета Лах-Ширма (Krystyn Lach-Szyrma; 1791?–1866))[939] добавил к первому тому поэмы Гоголя дополнительную концовку. Комиссар полиции останавливал в финале выезжавшего из города Чичикова, вручал ему документ, от которого Чичиков делался бледным как смерть, и пересаживал его в мрачную повозку, которая называлась «Сибирская кибитка».

«Домашняя жизнь в России» получила и в самой России некоторый отклик в год появления в печати второго тома «Мертвых душ». О казусе анонимного перевода вскользь вспомнит впоследствии также Владимир Набоков в «Лекциях по русской литературе»[940].

Три года спустя после появления английской мистификации в Киеве вышла книга «Мертвые души. Окончание поэмы Н. В. Гоголя Похождения Чичикова» (1857), изданная украинским литератором А. Е. Ващенко-Захарченко, который, в отличие от своего английского предшественника, авторства отнюдь не скрывал. Книга включала в себя 10 глав (350 с.).

Использовав известный литературный прием, вошедший в моду со времен Л. Стерна и В. Скотта[941], Ващенко-Захарченко в предисловии к книге, построенном как письмо Чичикова к автору, заявлял о себе как о друге Павла Ивановича, на которого гоголевский герой возложил миссию завершения поэмы, пообещав содействовать ему своими рассказами:

Павел Иванович Чичиков, узнав о смерти Н. В. Гоголя и о том, что его поэма, Мертвые души, осталась неоконченною, вздохнул тяжело и, дав рукам и голове приличное обстоятельству положение, с свойственною ему одному манерой сказал: похождения мои – произведение колоссальное касательно нашего обширного отечества, мануфактур, торговли, нравов и обычаев. Окончить его с успехом мог один только Гоголь. Родственники генерала Бетрищева просили меня письменно уговорить вас окончить Мертвые души. Из моих рассказов вам легко будет писать, а как я вдвое старее вас, то вы верно будете видеть, чем кончится мое земное поприще. Исполните же просьбу генерала Бетрищева и его родных. Я знаю, что они первые будут ругать вас; но я утешу вас мыслию, что окончание Мертвых душ будет не только приятно, но и полезно в геморроидальном отношении[942].

Книга, обильно насыщенная цитатами и реминисценциями из первого и второго томов поэмы, а также из повести «Нос» и других произведений Гоголя, начиналась с того момента, на котором обрывалась история главного героя в сохранившейся рукописи второго тома: Чичикова освобождали из острога. Далее герой продолжал объезжать помещиков, имена которых Ващенко-Захарченко попытался (впрочем, не слишком удачно) стилизовать под Гоголя (Брухин, Медяников, Скремборабов, Плевакин, Распузин и др.) и которые сами напоминали известных