– Ты не обязан мне верить, Инсекто. И я сама не знаю, откуда во мне такая уверенность.

– Знаешь, что ты сейчас делаешь? Прикрываешь Нарцисса, – и ничего более.

Марта, не пережевывая, проглотила то, чем был набит ее рот, и явно вознамерилась возразить мне. Я поднял руку, призывая ее к молчанию.

– Нет уж, подожди! Дай мне договорить. Я до сих пор не знаю, кто такой этот Нарцисс, у меня нет никакой возможности добраться до него. Зато у меня есть кое-какие соображения по поводу того, что творится с Ренато. Вся эта история с Эуфемией – ложь. Как ложь и все ее пророчества, да и все попытки объяснить что-либо с ее помощью. У меня нет никаких доказательств, все свидетельствует скорее против моей версии, – так что у тебя есть полное право, в свою очередь, упрекать меня в чем угодно и как угодно. Я вступил в эту вашу игру, ничего не понимая, не зная ни ее законов, ни правил, ни цели. Я даже не знаю, в чью пользу играю, делая то-то и то-то. В этой игре все так глубоко запрятано, что хотя бы разобраться, а не то что выиграть в ней – стоит огромных усилий. И не смотри на меня как полная дура!

Марта улыбнулась и пересела ко мне поближе с совершенно ласковым и нежным выражением лица.

– Неужели ты не понимаешь, что на самом деле, где-то в глубине души, мы согласны друг с другом? Ну что, Инсекто, я права? Так что самое важное сейчас – это найти дом. Дальше на повестке дня – объяснение Эуфемии и ее слов…

– Эуфемия – рупор Нарцисса.

– Думай как хочешь. Но ее пророчества вкладывают мне в руки меч. И если бы ты знал, Инсекто, – Марта пристально смотрела на меня своими огромными серыми глазами, – если бы ты знал, как я не хочу прикасаться к этому мечу!

Усилием воли я сдержал очередной порыв, требовавший возразить Марте, переубедить ее… Мне вдруг стало понятно, что эти споры ни к чему не приведут.

– Вот, почитай пока «Formes et couleurs»[137]. А я пойду приму душ, оденусь – и вперед! Значит, говоришь, Хуан Перруччи?

Мы захохотали как сумасшедшие.

И мы нашли этот дом, причем найти его оказалось гораздо легче, чем можно было предположить, глядя на карту города. Как известно, Вилья-Девото – это район, который лишь на западе имеет четкую границу: проспект Генерала Паса. Ориентир под кодовым названием «насыпь» привел нас в район площади, где Марта по ходу дела, в связи с высаженными по периметру деревьями, прочитала мне весьма познавательную лекцию по ботанике. Затем наступил черед ближайших к площади кварталов. Мы углубились в узкие улочки Пасифико, в крохотные переулочки, с очаровательными скамеечками вдоль стен, с домами, украшенными замечательными майоликовыми мозаиками. Сами того не заметив, мы вышли на окраину города. Ничто здесь не напоминало искомый пейзаж. Ничто, если не считать всепроникающего ощущения одиночества, такого характерного для улиц, идущих вдоль железной дороги.

Мы перекусили в какой-то забегаловке, где, посочувствовав нашему неумеренному аппетиту, нам щедро нарезали отличной салями и не поскупились на хороший кусок сыра. Марте в те времена нравились кислые вина, и то, что нам подали, к ее немалому удовольствию, изрядно пощипало ей язык. В половине третьего мы решили возобновить поиски, – уже на улицах центральной части Буэнос-Айреса. В том месте, где мы вылезли из такси, трамваи, словно грязные попугайчики, сновали по высоким насыпям. Перекресток улиц Наска и Гутенберга. Воодушевленные, мы лихо прошагали до остановки «Проспект Сан-Мартина», где сделали очередную передышку. Не раз и не два, движимая какими-то необъяснимыми для нее самой порывами (несмотря на явно выраженное желание быть во всем откровенной после утреннего разговора), Марта вдруг бросала меня и пропадала где-то в боковых переулках, пробегала несколько кварталов вдоль Кампаны, Конкордии, Льявальоля, не забывая перед этим потребовать от меня перейти на другую сторону улицы, прикинуть высоту домов, сосчитать этажи, рассмотреть крышу какого-нибудь далекого здания, чем-то внушившего нам очередную слабую надежду на долгожданное открытие.

И все же мы нашли тот дом – подальше, там, где трамвай забирается куда-то вверх, словно желая побыстрее расстаться с не самым симпатичным на свете районом, усеянным мелкими, ничем не примечательными строениями. Мы шли вниз по Текендаме по направлению к Гутенбергу, возвращаясь после очередного – вновь приведшего к неудаче – хитрого маневра Марты. И вдруг мы увидели его – точно напротив насыпи, один к одному с тем, на картине, и даже небо – далеко не случайно, – нависшее над ним, было освещено точно так же, что не могло не усилить общего впечатления, и без того вогнавшего нас в ступор. С трудом веря своим глазам и ощущениям, я все никак не мог свыкнуться с элементарной мыслью о том, что неделя мучительных поисков все-таки не пропала даром, как, быть может, мне в глубине души и хотелось бы. Марта же, стоявшая рядом со мной, сложив руки, словно в молитве, была само воплощение чуда.

– Что ж, все, как ты предсказала, – признал я.

– Все, да не все: видишь, он сдается, – сказала Марта, кивая на выставленное в окне объявление.

iv

На проспекте Сан-Мартина мы сели на трамвай, идущий в Чакариту, где нырнули в метро, чтобы побыстрее добраться до центра. Так как для того, чтобы разговаривать в этом транспортном средстве, нужно обладать недюжинными голосовыми связками, а главное, ярко выраженной склонностью к каннибализму, – весь путь мы проделали молча, вплоть до самого дома. Только здесь, уже войдя в дом, мы впервые посмотрели друг другу в глаза, и Марта вдруг бросилась мне в объятия, повиснув у меня на шее со страстностью, которую я предпочел бы обнаружить в Сусане. Ее била дрожь, и мне пришлось налить ей джина и даже отнести ее на диван. Но Марта не могла себе позволить успокоиться до тех пор, пока не было выяснено кое-что еще. Вскочив с дивана, она попросила дать ей чек из последней кондитерской, на котором я записал телефон с объявления о сдаче дома в аренду.

– И что ты собираешься спрашивать? – поинтересовался я и вышел на кухню за банкой пива, которое умеет весьма успешно освежить мне душу.

– Не знаю, все, что требуется в таких случаях…

Марта нервно дергала диск, ошибалась, снова начинала набирать номер с недовольно-нетерпеливым выражением лица.

В тот момент я и не понимал, какую ошибку совершаю, позволяя Марте звонить самой. Наверное, выяснить все должен был сначала я. Когда я вернулся из кухни (где задержался, чтобы дать прислуге указание – готовить на двоих), Марта тихо лежала на диване, так знакомо свернувшись калачиком. В открытое окно еще были видны разлетавшиеся во все стороны клочки разорванного чека.

– Ну, что тебе сказали? – спросил я, смирный, как овечка.

– Сто восемьдесят в месяц, со всеми обычными формальностями.

– Ну да, но я не об этом… Ты не спросила, кто владелец дома?

– Владелец – Нарцисс, – прошептала Марта и разревелась, глядя мне прямо в глаза.

i