Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Догадывались ли мы, что социальные сети разрушительно влияют на психику, до того, как осенью 2021 года утекли внутренние исследования фейсбука? Да конечно. Многим знакомо это ощущение, когда в ленте вылазит какой-то пост или твит, являющийся частью агрессивной переписки в жанре «культурных войн», и ты лезешь читать эти глубины; он вылазит, потому что алгоритмы поощряют охваты наиболее скандальных вещей, вызывающих сильные эмоции и погружение в контент; проводилось довольно много опросов и исследований, в которых пользователи отмечали чувство депрессии, раздражения, опустошения и расстройства от столкновения со шлаком из нижнего интернета и при этом не могли сопротивляться погружению. В документальном фильме Childhood 2.0, посвящённом влиянию цифровых технологий на детей, девочки-подростки рассказывают, как на них влияет визуальная культура инстаграма и снэпчата; устройство этих платформ, буквальное воплощение неолиберальных принципов конкуренции, вынуждает подростков всё время сравнивать себя с другими людьми; сравнение приобретает болезненный характер и усугубляется конкурентной средой в школе: с одной стороны, тебе нужно быть лучше других по успеваемости, с другой — поток фоточек (про которые подростки знают, что они часто ретушированные, — и говорят об этом), которому нужно соответствовать, иначе у тебя будет меньше лайков, что гарантирует меньший авторитет в группе. Алгоритмы инстаграма какое-то время даже мне во вкладке рекомендаций совали десятки постов с однотипными белыми накачанными фитнес-тренерами и актёрами. Гарланд-Томсон пишет о «потребительском взгляде» как доминирующем способе смотреть сегодня в западных обществах. Неолиберализм превратил потребление в элемент гражданственности, поэтому взгляд консюмера выходит за пределы собственно торговых отношений. Вот этот особый тип смотрения, когда вы ходите по моллу или скроллите онлайн-маркет, — он почти без изменений переносится в дейтинг-приложения, где карточки с телами свайпаются, как шмотки на рейле. На русский переведена книга Жюдит Дюпортей «Любовь по алгоритму» про внутренние механизмы тиндера, поэтому мы уже знаем, что дейтинг-приложения чудовищны для женщин (и для остальных): начиная с тошнотных анкет уверенных в себе мужчин и заканчивая сталкингом, непрошенными дикпиками и изнасилованиями на свиданиях, на которые платформы никак не реагируют[252]. В середине десятых появился сервис Bumble, запущенный соосновательницей Tinder, ушедшей из него; он позиционировался как «феминистский тиндер», где за женщиной закреплялась инициатива писать первой. Но опыт использования платформы подтвердил, что феминистский в ней только маркетинг, приложение еле-еле улучшает ситуацию с прямым абьюзом на платформе, но вообще не влияет на общую патриархальную динамику знакомств, коммодификацию отношений и эмоций и преимущество визуального (то есть лукистского) подхода к матчмейкингу. Появляются квир-ориентированные этичные приложения типа Lex, где визуальная информация заменяется текстовой (оммаж газетным объявлениям знакомств в доинтернетную эпоху), но вся система устроена так, что инвестиции, быстрый рост и большую аудиторию получают в основном максимально чудовищные проекты.
Недавно в видео-мессенджере FaceTime ввели функцию, которая при помощи дополненной реальности корректирует изображение таким образом, что зрачки говорящего, если он смотрит на экран, всегда направлены на собеседника или зрителей — якобы это делает контакт более «человечным». В гарнитурах виртуальной реальности нескольких производителей уже появилось отслеживание глаз, и эта функция становится одной из ключевых для обеспечения «более реального» присутствия в виртуальных пространствах (метавёрсах) и коммуникации между аватарами. VR-гарнитуры — это трёхмерное воплощение цифрового взгляда, они ставят смотрящего в центр мира, делая проблематичными другие перспективы; все эти окуларцентричные инновации описываются как движение навстречу реалистичной и более плотной связи между людьми в онлайне; но технологии не помогут сделать более человечным мейлгейз, метастазированный консюмеризмом. На заре интернета, в 1995 году в Нью-Йорке проходила конференция Black Nations/Queer Nations[253]; выступая там, темнокожий поэт Эссекс Хемфилл задавался вопросом, что его ждёт в зарождающейся цифровой среде, — «возможно ли, что меня не ждут и здесь? Позволят ли мне сконструировать виртуальную реальность, которая даст мне сил? Способен ли невидимый человек увидеть своё отражение? <…> Мои публичные характеристики продолжают определяться страхом меня, мифами обо мне, старым добрым презрением. Вся эта путаница сопровождает меня в киберпространстве. Каждое оскорбление и унижение, гнев и подозрения. Нелегко любить себя как темнокожего человека, живущего в Америке. Не легче и нашим сестрам… Не заблуждайтесь: расизм не уживается ни с большим членом, ни с горячей киской, ни с королевской родословной». Хемфилл умер через полгода от СПИДа, так не узнав, что цифровая среда не особо преуспела в преодолении расизма, ксенофобии и белого мужского взгляда, а современные алгоритмы на 20–30 % хуже распознают лица темнокожих людей, путают их с шимпанзе и поднимают статистику ошибочных арестов; что даже сенсоры на автоматических кранах воды не распознают в темнокожих живых людей.
Магическое мышление
Близости с секс-куклами и роботами, если честно, — наименее интересная часть сферы техноинтимностей; это уже происходит какое-то время и это будущее, в котором сложно сомневаться, в отличие от будущего, где персональные данные принадлежат пользователям, а алгоритмы