Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И здесь Финберг вводит теорию технологической предвзятости. Он делит предвзятость на два вида — действительную и формальную. Действительная предвзятость основана на псевдофактах и эмоциях — вроде патриархата, который предлагает думать, что мужчины по природе умнее женщин, хотя в реальности подтверждений этому нет. У технологий другой тип предвзятости — формальный; они в своём рациональном действии сохраняют связь между причиной и следствием: работе технологии не мешают ни эмоции, ни мифы. «Тем не менее», — пишет Финберг, — «если разделение труда технологически построено таким образом, что заставляет подчиненных выполнять механические повторяющиеся задачи, лишая их возможности управлять более широким фронтом работ, значит, их подчинение заложено технологически. Такую предвзятость я называю „формальной“, поскольку она не нарушает формальных норм создания и работы технологии, таких как контроль и эффективность». Короче говоря, индустриальные и постиндустриальные технологии появились и развивались таким образом, чтобы ставить в приоритет цели одной группы людей и игнорировать приоритеты всех остальных. И если кому-то кажется, что это актуально только для тяжёлых производств 19 и 20 веков, то предлагаю посмотреть на то, как сегодня устроен труд рабочих на складах Amazon или Walmart, двух крупнейших работодателей в мире, сотрудникам которых приходится справлять нужду в бутылки, чтобы их не оштрафовали; то же самое можно увидеть и из свидетельств работников на заводах Tesla — это настоящая потогонка с дискриминациями и расизмом, где работники, естественно, не могут влиять на дизайн технологий, с которыми им приходится работать.
Есть известная либертарианская поговорка «оружие не убивает людей, люди убивают людей», — таким образом защищается право человека на оружие. Но что в самой истории человека привело к технологической разработке именно таких артефактов, которые убивают других людей, а не, например, временно парализуют или усыпляют их? Пистолет, как и фабрика, — это технологическое воплощение определённых ценностей, или даже не ценностей, а понятий допустимого действия к другим людям. Когда только появились пароходы в 19 веке, их производители, желая сэкономить, оснащали их дешёвыми тонкими бойлерными котлами, которые при высоком давлении взрывались и убивали рабочих; но поскольку приоритетом была краткосрочная выгода, а не жизни людей, дешёвые котлы до какого-то момента продолжали пользоваться высоким спросом и продолжали убивать людей. Аварии в угольных шахтах, до сих пор убивающие людей в России и не только, при внимательном рассмотрении оказываются результатом желания сэкономить. На этих примерах видно, что кажущаяся рациональной и нейтральной технология — на самом деле результат особого процесса разработки/дизайна и различных решений, некоторые из которых могли быть приняты только в тех социальных условиях, где жизнь рабочего ценится не очень высоко. Технология в сегодняшнем виде — это ещё и процесс вырывания человека из мира (de-worlding); Финберг пишет, что человечество уникально этой способностью к деконтекстуализации человека в подчинении его техническому действию; работая на производстве или в сфере услуг, человек как будто должен забыть обо всём, что связывает его с жизнью, — он не должен уставать, жаловаться или быть недовольным, а всё, что интересует работодателя в нём, — его способность к эффективной деятельности: это называется респектабельным словом «менеджмент».
Один из главных пойнтов критической теории технологий в изложении Финберга в том, что он обращает внимание на момент перевода социальных запросов в технологические спецификации (для этого он вводит понятие design code); он пишет, что весь технологический прогресс определяется только относительно соответствия технологий дизайн-коду, придумываемому узким кругом людей. Альтернативные варианты технологий забываются или игнорируются как «неуспешные» — только потому, что они не вписываются в доминирующую систему контроля и эффективности; таким образом складывается впечатление, что все технологии, существующие сегодня, — не просто рациональны, но безальтернативны; что не могло быть альтернативы домашнему компьютеру или айфону, что это единственно возможный вариант решения проблем, ответом на которые они стали. Но кто определяет, какие проблемы важны для решения, а какие — нет? Кто определяет, что в телеграме должны появиться стикеры кончающего на экран баклажана, а не дополнительная приватность, например? Кто определяет, что секс-игрушки должны дублировать по форме мужской член, а не что-то ещё? Почему секс-игрушки — это в основном генитальные протезы, а не, например, электроды к черепу или что-то другое? Почему секс-куклы дублируют тело человека, а не изобретают новые формы телесности? Технология структурирована таким образом, чтобы исполнять власть немногих над многими; и технологии продолжают разрабатываться исходя из интереса той небольшой группы людей, которая оккупировала средства производства технологических артефактов и знания. Это хорошо видно по выражению Стива Джобса «люди не знают, чего они хотят, пока мы не предложим им этого»; эта предельно аррогантная формула, которую многие читают как визионерскую: есть узкое сообщество экспертов и инженеров, и только они могут решать или придумывать, что на самом деле нужно людям; потребители должны потреблять и ни в коем случае не вмешиваться в дизайн и устройство закрытых технологических систем, чтобы модифицировать их под себя. Такая закрытость обеспечивает максимум дохода и контроля. Взять, например, такую, казалось бы, однозначно хорошую, полезную и рациональную технологию, как цифровое шифрование; шифровать персональную информацию круто и важно, это защищает её от несанкционированного доступа и эксплуатации; но, как выяснилось в 2013 году после слива документов Эдвардом Сноуденом, американское Агентство Национальной Безопасности заключило секретный договор на $10 млн с одним из лидеров индустрии компьютерного шифрования — RSA — чтобы они продвигали стандарт случайного генерирования цифр, к которому у АНБ, условно, есть ключ. Могло ли такое произойти, если бы процесс