Летели они низко, метрах в двухстах над песками. Вверху было прохладнее, однако жаркий воздух все равно казался огромным феном, обдувающим лицо и плечи.

Внизу всюду, насколько хватало глаз, простиралась пустыня — огромный, безжалостный океан песка и скал, совершенно потусторонний в своей однородности. Их словно забросили в какой-то неведомый мир или в другое время — неизмеримо далекую эпоху, где вся жизнь с планеты исчезла и остался лишь голый скелет. В этом зрелище было одновременно и что-то жуткое, и захватывающее: километр за километром сплошного, вопиющего запустения. Вместе с тем Сахара поражала красотой, от которой захватывало дух. Рядом с величественными дюнами и причудливо выветренными скалами даже самые монументальные творения человека казались мелкими и обыденными. И хотя ландшафт выглядел совершенно безжизненным, чем дальше Фрея летела, тем больше ей казалось, что это лишь видимость, что пустыня на свой лад жила, словно какое-то исполинское существо. Она была то сливочно-желтой, то огненно-красной, то ослепительно-белой, а то черной, как тень, и за этими переливами цвета виделись перемены настроения, движение мысли. Формы и рельефы перетекали друг в друга; дюны внезапно становились щебнистыми площадками, солончаковые впадины неожиданно вздымались скалистыми кручами — все это создавало пугающее впечатление, будто пустыня движется, потягивается и горбится, разминая мускулы.

В душе у Фреи поочередно сменялись восторг и благоговение, страх и эйфория. Сверх того она почувствовала как никогда сильное сродство с сестрой и столь же сильную тоску по ней. Алекс жила в этом мире, подчинила его себе, и чем дальше они углублялись в пустыню, тем больше Фрея сближалась с сестрой. Девушка вытащила из кармана фотографию, взятую из дома Алекс, вместе с последним письмом (его она переложила из старых джин-сов, когда переодевалась у Молли), прижала их к груди и улыбнулась. Под крылом дельталета продолжал разворачиваться дикий, мрачноватый пустынный коллаж.

Часа через два солнце чуть заметно начало клониться к закату. Флин посадил дельталет на полосу гравия рядом с небольшим коническим холмом, на склонах и у подножия которого виднелись россыпи глиняных черепков.

— Абу-Баллас. — Флин отключил двигатель, снял шлем и выбрался из кабины. — Известный также как Глиняный холм — по очевидным причинам.

Фрея тоже сняла шлем и встряхнула волосами. Чуть только пропеллер заглох, на нее словно дохнуло жаром. Флин помог ей спуститься.

— Никто не знает, откуда взялись эти черепки, — сказал он. — Есть мнение, что здесь хранился запас воды кочевников тебу из Южной Ливии. На камнях с другой стороны есть любопытные доисторические петроглифы, но мы, пожалуй, отложим знакомство с ними до следующего раза.

Фрея потягивалась и оглядывала округу: горы битых кувшинов, холм, вздымающиеся позади дюны — все голое, застывшее и бесконечно пустынное.

— По-моему, ты говорил о бензине.

— Верно.

— Тогда где же…

— Заправочная станция? — Он улыбнулся и поманил ее к груде осколков, лежащих чуть поодаль от основного пояса. Их словно специально сгребли в небольшой курган, на верхушке которого покоилась жестяная крышка от канистры. — Вот и бензоколонка Абу-Балласа!

Флин опустился на колени, вытащил из насыпи большой совкообразный осколок и начал отгребать песок. На глубине около полуметра черепок звякнул по металлу.

— Оставлять на маршруте запас горючего на случай нехватки мы с Алекс научились у исследователей начала прошлого века, — пояснил он, отряхивая найденный предмет, который оказался большой металлической емкостью. — Здесь зарыты три двадцатилитровые канистры. Одной заправимся, а другие сохраним на обратный путь, хотя с учетом того, сколько топлива мы везем, проблем возникнуть не должно.

Он вытащил емкость из песка и, отвинтив крышку, опорожнил содержимое в бак дельталета. В воздухе резко запахло бензиновыми парами. Флин передал пустую канистру Фрее и попросил закопать снова — мол, заполним на обратном пути, — а сам тем временем развернул карты, взятые в доме Алекс, придавливая углы камнями.

— ВотАбу-Баллас, — произнес он и ткнул в большую из карт: посреди желтого пространства виднелся крошечный черный треугольник. — А вот — наша конечная цель. — С этими словами Флин провел пальцем по диагонали, в противоположный угол карты, где желтизна пустыни переходила в светло-коричневый цвет плато прямо под надписью «Гильф-эль-Кебир». Убедившись, что Фрея сориентировалась, Флин положил сверху вторую карту: изображение самого плато в масштабе 1:750 000 — два гигантских «острова» с рваными «береговыми линиями», один к северо-западу от другого, соединенные узким перешейком, вокруг которых располагались «островки» поменьше. «Острова» кое-где прорезали извилистые пересыхающие русла-вади, а со стороны пустыни бахромой обрамляли экзотические для непосвященного уха названия разных формаций и ориентиров: «Две груди», «Три замка», «Петр и Павел», «Кратеры Клейтона», «Разлом эль-Акаба», «Гебель-Увейнат».

— «Вади эль-Бахт»… — Флин ткнул в название русла, которое лесенкой спускалось вдоль восточного склона южной половины плато. — Если Захир не ошибся, найти скалу нетрудно: двадцать километров к югу от «Эль-Вахта», на полпути оттуда к «Восьми колоколам». — Он тронул карту, на которой были изображены восемь «островков», цепью идущих от нижнего правого угла Гильфа.

— А если ошибся? — спросила Фрея.

Флин сложил карты.

— Разберемся по ходу. Пока что наша основная задача — туда попасть. — Он сверился с часами — без десяти четыре. — И чем скорее, тем лучше. Я не хочу сажать Пигги в темноте. Тебе в туалет не надо?

Фрея покосилась на него и тряхнула головой.

— Тогда вперед.

После полутора часов полета стало заметно, что солнце быстро стремится к горизонту, а воздух ощутимо холодеет. Фрея обрадовалась, что перед вылетом из Абу-Балласа надела теплые вещи.

Пустыня стала еще более зрелищной, чем в начале пути. Мягкий солнечный свет выявил полный спектр ее цветов — желтые, оранжевые и дюжину оттенков красного; тени стали длиннее, что придавало пейзажу дополнительную глубину и рельефность. Флин и Фрея проносились над песчаными морями с волнами из барханов и дюн, над озерами белого гравия, плоскими, как сковорода, над доисторическими лесами из каменных останцев, забираясь все глубже и глубже в самое сердце этого необузданного пространства.

В какой-то миг, когда солнце повисло над самым горизонтом, в поле зрения, точно напротив, показалась нечеткая бурая полоса — словно от пустыни поднимался пар. Флин указал на нее.

— Гильф-эль-Кебир, — раздался его голос в наушниках. — Или Джер, как его называли древние. Предел мира, край земли.

Он слегка выправил курс, взял выше и развернул дельталет к югу. Полоса росла и по мере приближения делалась шире и отчетливее, словно сгущалась из дымки. Ее цвета начали плавиться, меняться в последних лучах солнца: красный перетекал в бурый, бурый — в охристо-оранжевый. Наконец, будто джинн из бутылки, плато предстало перед ними в своем истинном обличье: гигантский каменный стол высотой в триста метров над уровнем песков, простершийся вдаль на юг, север и запад до самого края неба. Кое-где на подножия отвесных, неприступных стен серо-желтого камня накатывали дюны, словно волны, что бьются о борта океанского лайнера. В других местах края плато прорезали расселины, а сами склоны обрывались каменистыми террасами и осыпями, которые, в свою очередь, продолжались внизу архипелагами глыб и каменистых курганов, как будто плато несколько раз споткнулось в своем падении на пустыню. Кое-где вдали виднелись островки растительности — мазки и брызги зелени на желтом фоне, над которыми сновали птицы. После нескольких часов полета над голыми песками плато казалось полным жизни.