Взгляни еще раз… и твой взор вернется к тебе униженным, утомленным» (67:3–4). Мы видим здесь ту же уверенность в материальных аспектах жизни и существования, которую далее встретим в двух других религиях семитского происхождения – в иудаизме и христианстве.

Среди творений Божиих первое место занимает человек с его «я», природа которого в определении Корана – наше третье богословское понятие. «Он сотворил человека», – читаем мы в суре 16:4, и первое, что мы отмечаем насчет этого творения, – его крепкое сложение. Об этом можно было и догадаться, зная, кто Творец, но Коран недвусмысленно заявляет: «Мы сотворили человека в прекраснейшем облике» (95:4). В Коране человеческая природа в ее установленном свыше первообразе названа словом «фитра» и не запятнана гибельными падениями. Ближе всего ислам подходит к христианскому учению о первородном грехе в своем понятии «гафла», то есть «забвение». Люди действительно забывают о своем божественном происхождении, и эту ошибку приходится неоднократно исправлять. Но их глубинная сущность неизменно добра, поэтому они имеют право на самоуважение и здоровые представления о себе.

Признав жизнь даром от ее Творца, мы можем обратиться к ее обязательствам, которых два. Первое из них – благодарность за полученную жизнь. Арабское слово «неверный» на самом деле имеет смысловой оттенок скорее «тот, в ком недостает благодарности», чем «тот, кто не верует». Чем больше благодарности ощущает человек, тем более естественным кажется протекание этого щедрого дара через его жизнь и жизнь окружающих, ибо сдерживать этот поток было бы так же неестественно, как пытаться поставить преграду на пути водопада. Неблагодарный, учит нас Коран, «скрывает» или «прячет» благословения Божии, в итоге он не в состоянии радоваться связи с Творцом, предоставленной каждым мгновением.

Второе неизменное обязательство человека возвращает нас к названию самой религии. В первых абзацах этой главы мы узнали, что «ислам» означает «предание, капитуляцию», и теперь нам понадобится глубже исследовать это свойство.

Мысли о капитуляции так нагружены военным подтекстом, что требуется сознательное усилие, чтобы заметить: эта капитуляция или предание может означать беззаветное стремление отдаться – делу, дружбе, любви. Уильям Джеймс показывает, насколько центральное место предание такого рода занимает в религии в целом.

По большому счету, мы в итоге абсолютно зависимы от вселенной; и в ходе жертвоприношений и капитуляций того или иного рода, намеренно изученных и принятых, нас притягивают и помещают в наше единственное постоянное положение покоя. Теперь в этих состояниях души, не дотягивающих до религии, капитуляция представляется как навязывание необходимости, а жертвы приносятся в лучшем случае безропотно. И напротив, в религиозной жизни капитуляция и жертвоприношение пользуются позитивной поддержкой: даже необходимые уступки добавляются для того, чтобы увеличилось счастье. Таким образом, религия делает простым и приятным то, что в любом случае необходимо[194].

К этому отчету о достоинствах капитуляции можно добавить в исламской манере, что быть рабом Аллаха значит быть свободным от прочих форм рабства: к тем, которые ведут к деградации – таким как пребывание в рабстве у алчности, или у беспокойства, или у стремления к личному статусу. Здесь полезно также заменить слово «капитуляция» другим – «преданность»; ибо вдобавок к отсутствию ассоциаций с военным делом преданность предполагает скорее движение к чему-либо, нежели отказ от чего-либо. В таком прочтении ислам предстает как религия, цель которой – полная преданность; преданность, в которой ничто не скрыто от божественного. Это объясняет, почему Ибрахим (Авраам) является определенно наиболее значимой фигурой Корана, ведь он прошел высшее испытание на готовность пожертвовать родным сыном, если понадобится.

Две последних особенности человеческого «я» дают возможность плавно перейти к нашему последнему богословскому учению о судном дне, так как именно в нем эти особенности выступают особенно рельефно. Речь идет об индивидуальности души и ее свободе.

Начнем с первой: обратившись к исламу (как мы делаем в этой книге) после буддизма с его отсутствием «я» и конфуцианства с его социальным «я», мы поразимся акценту, сделанному Кораном на индивидуальности «я» – ее уникальности и возложенной на нее ответственности. В Индии всепроникающий космический дух подходит вплотную к поглощению индивидуального «я», а в Китае это «я» настолько экологично, что трудно определить, где оно начинается и заканчивается. Ислам и его семитские сподвижники меняют это направление, считая индивидуальность не только реальностью, но и в принципе благом. Ценность, добродетель и духовная самореализация приходят в процесс осознания собственных уникальных возможностей; в отношениях, не являющихся несущественными, эти возможности отличаются от присущих любой другой душе, которая когда-либо жила или когда-либо будет жить в дальнейшем. Как писал видный мусульманский философ, «это необъяснимое конечное средоточие опыта – фундаментальный факт вселенной. Вся жизнь индивидуальна; никакой универсальной жизни не существует. Сам Бог – индивидуальность, самая уникальная из них»[195].

Индивидуальность человеческой души вечна, ибо будучи однажды созданной, она никогда не умирает. Но никогда ее своеобразие не ощущается острее, чем в судный день. «О сын Адамов, ты умрешь один, и один сойдешь в могилу, и воскреснешь один, и над тобой одним будет вершиться суд» (Хасан аль-Басри).

Этот суд и связанная с ним ответственность ведут прямиком к вопросу о свободе души, и следует признать, что в исламе человеческая свобода находится в напряженном состоянии с всемогуществом Бога, указывающим на предопределение. Мусульманская теология непрестанно боролась с этим напряжением, не разрешив его рационально. Согласно ее заключению, действия божественного предопределения остаются загадкой для людей, которым тем не менее дарована достаточная свобода и ответственность, чтобы принимать подлинно нравственные и духовные решения. «Кто совершил грех, тот совершил его во вред себе… Кто впадает в заблуждение, тот поступает во вред себе. Ни одна душа не понесет чужого бремени» (4:111, 15:17).

Что касается самого суда, мусульмане считают одной из иллюзий современности то, что мы можем, так сказать, незаметно улизнуть от него, и оставаться незамеченными до тех пор, пока живем (по собственному мнению) пристойной и не представляющей опасности жизнью, не привлекая к себе внимания. Именно отторжением от подобных иллюзий безопасности характеризуется учение Корана о судном дне и его ожидании. «Когда солнце будет свернуто… когда падут звезды… когда горы будут сдвинуты с мест… когда моря запылают… тогда познает душа, что она принесла» (81, passim). На этом фоне Коран представляет жизнь как краткую, но бесконечно драгоценную возможность, предложение выбора раз и навсегда. Отсюда и срочность, наполняющая всю книгу. Шанс вернуться к жизни хотя бы на один день, чтобы как можно эффективнее воспользоваться своими возможностями, – вот чем «неудачники» в преддверии суда дорожат больше всего, чего они вожделели, пока были еще живы (14:14).

В зависимости от того, как