Коран продолжает Ветхий и Новый Заветы, более ранние откровения Божии, и называет себя их увенчанием: «Мы уже заключили завет с сынами Исраила (Израиля) [и] вы не будете идти прямым путем, пока не станете руководствоваться Тауратом (Торой) и Инджилом (Евангелием)» (5:70, 68). Таким образом, иудеям и христианам дано, как и мусульманам, право называться «людьми Писания». (Поскольку откровение Корана ниспосланы на Ближнем Востоке, религии других земель не упоминаются, но их существование подразумевается и в принципе принимается, как в следующих аятах: «У каждой общины есть посланник… Мы отправили посланников, о которых Мы уже рассказали тебе прежде, и посланников, о которых Мы тебе не рассказывали» [10:47, 4:164]). Тем не менее мусульмане считают, что в Ветхом и Новом Заветах есть два изъяна, которых нет в Коране. Прежде всего, по косвенным причинам они содержат лишь частицы Истины. Вдобавок иудейская и христианская Библии были частично искажены при передаче – этим фактом объясняются отдельные расхождения между их повествованием и параллелями в Коране. Коран избавлен от этих двух ограничений, поэтому является окончательным и непогрешимым откровением воли Божией. В его второй главе недвусмысленно сказано: «Это Писание, в котором нет сомнения».

Со стороны все выглядит иначе, ибо извне Коран практически непроницаем. Никому еще не доводилось уютно провести дождливые выходные за чтением Корана. Карлейль признавался, что это чтение было «утомительнее любого, какое я когда-либо предпринимал; изнурительное, сумбурное, топорное, неумело построенное. Никто из европейцев не способен дочитать Коран кроме как из чувства долга». Сэр Эдуард Гиббон высказался почти так же: «Европеец нетерпеливо пролистает его бесконечную и бессвязную напыщенную речь, сочетающую в себе притчу, предписание и разглагольствования, которая редко вызывает чувство или мысль, и иногда ползает в пыли, а порой витает в облаках»[187]. Как же нам понять разницу между чтением Корана изнутри и извне?

Первую подсказку дает язык, на котором Коран был провозглашен, – арабский. «Ни на один народ мира, – пишет Филип Хитти, – письменное или устное слово не действует столь проникновенно, как на арабов. Едва ли какой-нибудь другой язык способен оказывать на умы тех, кто им пользуется, такое же непреодолимое воздействие, как арабский». Целые толпы в Каире, Дамаске или Багдаде можно привести в состояние острого эмоционального возбуждения заявлениями, которые в переводе выглядят банальными. Ритм, модуляции, рифмы создают мощный гипнотический эффект. Таким образом, сила откровения Корана заключена не только в буквальном смысле его слов, но и в языке, в который облечен этот смысл, в том числе в его звучании. Коран изначально был речевым феноменом; как мы помним, нам надлежало «читать» его во имя Господа! Поскольку содержание и его вместилище здесь неразрывно спаяны, переводы не в состоянии передать чувства, рвение и тайну, которые содержит Коран в подлиннике. Вот почему в резком контрасте с христианами, которые переводили свою Библию на все возможные языки и распространяли во всех известных видах письменности, мусульмане предпочитали обучать другие народы языку, на котором, как они считали, Бог высказался окончательно, с несравненной силой и прямотой[188].

Однако язык – не единственное препятствие, которое Коран ставит перед чужаками, ибо он и по содержанию не похож на другие религиозные тексты. В отличие от упанишад, он не является однозначно метафизическим. Он не опирается в своей теологии ни на драматические повествования, как индийские эпосы, ни на исторические источники, как еврейские писания; Бог не фигурирует в нем в человеческом облике, как в Евангелиях или «Бхагавад-гите». Ограничившись семитскими писаниями, можно сказать, что если Ветхий и Новый Заветы определенно исторические и косвенно доктринальные, то Коран – определенно доктринальный и косвенно исторический. Поскольку превалирующая идея Корана – провозглашение единого, вездесущего, всеведущего и милосердного Бога, и, соответственно, полная зависимость от него человеческой жизни, – исторические факты в этом случае являются просто ориентирами, которые практически не представляют интереса сами по себе. Это объясняет, почему на пророков ссылаются без соблюдения какого-либо хронологического порядка; почему об исторических событиях порой рассказывается так кратко, что без комментариев эти рассказы невразумительны; и почему библейские сюжеты, к которым обращается Коран, представлены в неожиданной, сокращенной и сухой манере. Они лишены своей эпичности и приведены в качестве назидательных примеров бесконечного разнообразия того, что славит Бога. Когда требуется донести важность отношений Господа и его раба, все прочее становится не чем иным, как примечаниями и аллюзиями.

Возможно, мы в меньшей мере будем склонны упрекать Коран за странный облик, в котором он предстает перед иностранцами, если отметим, что и для мусульман чуждые писания представляют проблему. Если взять в качестве примера только Ветхий и Новый Заветы, мусульмане выражают разочарование, обнаружив, что эти тексты не принимают форму божественной речи и просто рассказывают о тех или иных событиях. В Коране Бог говорит от первого лица. Аллах представляет себя и предает гласности свои законы. Поэтому мусульманам свойственно считать каждую отдельно взятую фразу святой книги обособленным откровением и познавать и сами слова, и даже их звучание как средства ниспослания благодати. «Коран не содержит ничего другого, кроме него самого. Он не об истине, он сам и есть истина»[189]. В отличие от него, иудейская и христианская Библии кажутся более далекими от Бога, поскольку вкладывают в отчеты о событиях религиозный смысл вместо явных заявлений Бога.

«Прямые поставки» Корана создают для читателя финальную проблему, которая в других писаниях смягчена благодаря более широкому применению нарратива и мифа. Один скрупулезный комментатор Корана выразил свою точку зрения следующим образом: «Видимая бессвязность текста объясняется значительной диспропорцией между Духом [Несотворенным Кораном] и ограниченными ресурсами человеческого языка. Как будто выхолощенный сгусток, который является языком смертных, под колоссальным давлением Небесного Слова распался на тысячу частей, или как будто Бог, дабы выразить тысячу истин, но имея в распоряжении всего дюжину слов, был вынужден прибегать к исполненным смысла аллюзиям, эллипсисам, сокращениям и синтезу символов»[190].

Если оставить в покое сравнения, невозможно переоценить центральное положение Корана в исследовании любого учения ислама. Длинные отрывки из него заучивают наизусть в детстве, он управляет интерпретацией и оценкой каждого события. Это памятка для правоверных, напоминание для повседневных поступков, хранилище явленной истины. Это инструкция с определениями и гарантиями, и в то же время карта дорог для воли. И наконец, это собрание изречений для того, чтобы размышлять над ними в уединении, постигая бесконечные глубины божественной славы. «Слово твоего Господа исполнилось правдиво и справедливо!» (6:115).

Основные богословские понятия

С несколькими