Свет льется отовсюду — бледный, нездоровый, словно процеженный сквозь грязную кисею. Кроме света, нет ничего. Даже… меня.

Спокойно. Этому должна быть причина. Если я осознаю свое состояние, если вижу свет — значит, я еще жив. Возможно, это какое-то колдовство. Меня захватили в плен. Я должен вспомнить, что произошло, что происходит, и освободиться… если только возможно. Главное — не делать резких движений. Как если бы я провалился в болото. Не делать резких движений…

Болото… Все мы вышли их болот. И великий Туллен. И Архааль, погубитель Лаара.

…Густая зеленая жижа хлюпает под ногами. Каждая кочка таит опасность. Гладкое окошко стоячей воды может плюнуть слизью. Так что не стоит заглядывать туда, надеясь увидеть отражение затонувшего города Зелтрада. Обилие костей возле коряги — верный признак того, что под ней обитает торфяной змей. Где-то взлетает, тяжело хлопая крыльями, виверна, и над топью разносится ее хриплый крик. Легкое движение крыльев, почти неуловимый звук… Понимание приходит слишком поздно, когда клыки уже вонзились, и яд, обжигая, бежит по венам. Даже легкая царапина может стать причиной смерти.

Спутанные лианы сплетаются, точно решетка, выкованная гномом, что обезумел, заблудившись в лесах Нальраэна… За ней свет. Широкие листья тянут растопыренные ладони: «Не ходи туда!» Они бессильны меня задержать, я знаю. Один шаг — и завеса разойдется… Это знает и женщина, стоящая у меня за спиной. Она тоже не пытается меня остановить, просто смотрит, щуря ореховые глаза…

«Что вы, лорд Адрелиан! Я ничего не вижу!»

Какой-то голос твердит мне, что я больше никогда не умру. Странный голос, не мужской, не женский… бестелесный. Он наполняет меня и почти сразу уходит, как вода из решета. Бывают такие голоса, которым не хочется верить, сколь бы красно они не говорили. И я ни за что бы ему не поверил. Но уже понял, что он не врет.

Вода уходит в землю — черную, растрескавшуюся, словно ее медленно сжигали заживо. Лошади осторожно переставляют ноги, хотя корка тверда, как древесная кора. Ледяной ветер швыряет нам в лицо пригоршни пепла. С кем мы воюем? Я не помню, хотя полностью уверен, что должен знать. Я веду людей, которые едут рядом. Их головы обмотаны тряпками, как у эрладийцев, пересекающих пустыню Дзара.

Только эрладийцы всегда украшают сбрую верблюдов бубенчиками. Когда караван идет по пустыне, их звон слышно издалека… Он плывет над песками, невесомый, как мираж. На горизонте громоздятся горы, и на их вершинах ослепительно сияют ледяные шапки.

Вода. Ее хватит, чтобы напоить весь Лаар.

Вернуть те времена, когда повсюду вдоль дорог стояли колодцы, из которых можно было пить вволю. Когда степь по весне пестрела цветами, а рощи радовали тенью в жаркий полдень. Когда там, где рваными ранами зияют овраги, лениво текли реки.

Говорят, с помощью Молота Времени, за которым послали Хигарта, можно повернуть время вспять. Неужели? Я бы так хотел… но это невозможно. Невозможно.

Молот опускается и снова взлетает, плюща широкую стальную полосу. От жара она раскалилась добела, точно полуденное солнце. Снова удар — и во все стороны брызжут яркие искры. Кряжистый рыжебородый гном, крякнув, опускает заготовку в бадью с водой. Сталь шипит, словно и вода, и заготовка тоже очень довольны тем, что получилось.

Моя жена что-то говорит кузнецу, тот недоуменно разводит здоровенными ручищами, берет со стойки короткий тулленский седельник и протягивает ей. Иллана передает мне дочурку, неловко берет меч за рукоятку, поднимает…

Соррель, вытаращив глазенки, смотрит на нее. На румяном личике недоумение: что это мама делает?

«Женщине пристало носить ребенка, а не оружие».

Прости меня, Иллана. Прости, Соррель. Я сделал все, что мог.

Или еще не все?

* * *

Солнце растекалось по горизонту, словно таяло, растопленное собственным жаром. Небо на востоке небо уже натягивало последнее, седьмое по счету покрывало ночи, и сквозь них холодно мерцали первые звезды.

Тэм, наверно, вот уже седьмой раз запевала «Три пальмы у колодца» и не в такт похлопывала плетью по голенищу сапога. Осклизга ее пение приводило в буйный восторг, и он то и дело начинал подпевать неприятным скрипучим голоском. Но когда расплавленное солнце, коснувшись земли, начало остывать, все трое притихли, как школьники при появлении учителя.

Через некоторое время Мну вдруг начал постанывать и ежиться. Он непрестанно твердил, что «след свежий». Однако лошади, которые всегда боятся нежити, пока не выказывали беспокойства. Флайри это показалось подозрительным, но она решила оставить свои подозрения при себе и лишь плотнее куталась в плащ, одолженный наемницей.

Слишком гладко все выходит. Слишком вовремя попадаются нужные люди… да и не только люди. Можно, конечно, возрадоваться и возблагодарить Пресветлого Сеггера за то, что не пришлось носиться по всему Туллену, докучая вопросами посетителям и хозяевам постоялых дворов — толком не зная, о чем спрашивать. Вот только Его ли воля свела ее с Тэм, женой капитана Сегарха, некогда подданной Аккении, а ныне наемницей, продающей свой клинок и все иже с ним тому, кто больше заплатит?

Тэм… Можно подумать, она едет на праздник, а не на бой с нежитью. Да, ее верность возлюбленному в разлуке состоит не в том, чтобы запереться с его портретом в четырех стенах и лить горькие слезы. Она проливает соленую кровь — свою, чужую…

Что на самом деле скрывает твоя улыбка, сайрис Тэм? Слезы тоски и отчаяния… или что-то другое?

«Чем я могу подтвердить свои слова? Все зависит только от того, насколько убедительно я буду врать. И насколько собеседник захочет мне поверить».

Может быть, ты тоже сочинила для себя легенду? Если да, то зачем? Чтобы самой в нее поверить? Или чтобы в нее поверили другие?..

Небо над горизонтом медленно тускнело, бессильное удержать сияние дня. До сих пор он напоминал проведенную нетвердой рукой линию, а теперь стал похож на десну старца, из которой торчит единственный уцелевший зуб.

Путники подъехали ближе. Зубец рос, и понемногу в его черном силуэте стали угадываться очертания развалин старого монастыря. Похоже, он был разрушен еще во время Катаклизма. Отстраивать его заново было некому, и время неспешно продолжало дело, начатое землетрясениями и огненными дождями. Крыша церкви провалилась, кельи ныне не могли приютить даже призраков. Колокольня торчала над развалинами, как сожженное молнией дерево.

Увидев руины, Мну обхватил свою огромную голову руками, словно от невыносимой боли, и закачался из стороны в сторону.

— О-о-ох! — застонал он. — Мертвые здесь… Мертвые пришли раньше, чем солнце село…

Тэм остановила коня, взъерошила волосы растопыренной пятерней и прищурилась. Флайри недоуменно вглядывалась в ее лицо. Она не могла понять выражения, которое на нем появилось… и не из-за ночной темноты.