Там не было запаха.

Любой, кто хоть раз заходил в жилище алхимика, знает о том, какой тяжелый дух надолго застаивается в нем. Он неизбежен, этот запах, он впитывается в балки и перекрытия, и достаточно двух месяцев каждодневных опытов, чтобы он въелся в дом навсегда. Химикалии, растворы, растительные яды и прочие вещества, с которыми имеет дело ученый, – все они источают свой аромат.

Но дом, в который привела меня Молли, не пах! Дьявол и все его приспешники, как я мог не заметить этого?! Мне рассказывали о химике, проводившем опыты в подвале, но я не учуял и доли тех запахов, которые должны были витать вокруг меня!

Ложь, черт возьми, все это было ложью!

Я попался в ловушку. И позволил себе быть обманутым.

– Ты все это придумала… – ошеломленно выговорил я, только теперь осознав размах ее замысла. – Никакого алхимика Якоба не существовало!

– Ну конечно, не существовало. – Молли покачала головой, будто удивляясь моей доверчивости. – Он нужен был лишь затем, чтобы ты забрал у него манускрипт.

– Манускрипт… – эхом отозвался я.

– Я долго думала, как мне справиться с тобой… Но все мои замыслы разбивались о твое могущество. Сила твоя, Эдвард, была слишком велика. Ни интриги придворных, о которых ты рассказывал мне, посмеиваясь, ни слова ученых, утверждавших, что ты всего лишь мошенник, не могли повредить тебе в глазах Рудольфа. Кто смог бы справиться с великим Эдвардом Келли, любимцем самого императора? Я нашла ответ на этот вопрос. Только сам император! Он один мог бы лишить тебя всего, и только в его власти было заточить тебя в тюрьму. Но для этого ты должен был сделать что-то, что вызвало бы гнев правителя.

Будь руки мои не закованы наручниками, я обхватил бы себя за голову – до того яснее с каждым ее словом представлялось мне все произошедшее.

– Я могла бы убить тебя, спящего, но твоя смерть была мне ни к чему, – продолжала Молли. – Я могла сделать так, чтобы тебя обвинили в мошенничестве, – но что тебе было бы с тех обвинений! Если только ты не попытался бы обмануть самого императора. И ты сделал это! Ты поверил в то, что в рукописи записан вожделенный тобою рецепт. Разбросанный по полу золотой песок и пара слитков, спрятанных в тайнике за шкафом, вполне убедили тебя, и ты готов был отдать все за право владения манускриптом. Знал бы ты, как я смеялась над тобой, когда изо дня в день ты приходил к Якобу и уговаривал его продать тебе манускрипт! Твоя страсть распалялась сильнее с каждым новым отказом. Когда же ты заглотил наживку окончательно, мы дернули за нитку…

Я скрипнул зубами, слушая ее. Все, все сходилось… Каким же дураком я оказался! Они нарочно посыпали мелким песком столы в подземелье, чтобы неуклюжесть их попытки бросалась в глаза и наводила на мысль, что в подвале и впрямь была лаборатория. Следы золотого песка на полу убедили меня в том, что из комнаты вынесли золото. Сам же Якоб разыграл умалишенного: «забывал» о том, кто я такой, выводил меня из себя, то прогоняя, то вновь пуская к себе, и в конце концов я впал в подобие лихорадочного состояния, окончательно помутившего мой разум.

Этого-то они и добивались.

– Некоторое время я опасалась, что, отдав манускрипт Рудольфу, ты сбежишь из Праги… Но твоя самонадеянность слишком велика, Эдвард. И потому ты вернулся. Должно быть, ты полагал, что рукопись вот-вот прочтут, а может быть, она уже расшифрована и рецепт извлечен из нее… Но манускрипт НИКОГДА не будет расшифрован! Ты слышишь?! Никогда! Он родился из шутки, из легкомысленной задумки, из моего неумения рисовать и способности Джейкоба выводить несуществующие символы! Поверь, у нас было достаточно времени, чтобы подготовить эту книгу. Возможно, тебе будет небезынтересно узнать, что она третья по счету – первые две мы сочли недостаточно убедительными для тебя. Эта же удалась на славу! Все это время ты держал в руках подделку.

Впрочем, Эдвард, не стану скрывать от тебя – кое-что в манускрипте все же записано. Но к золоту, которое ты так вожделеешь, наша шутка не относится. А код так прост и одновременно так сложен, что, я уверена, разгадать его будет не под силу всем ученым Рудольфа! Если же один из них все-таки догадается, как прочесть рукопись, и сделает это, то будет молчать до самой смерти, не выдав императору секрета.

Я вспомнил о том, как вместе с офицером пытался выкопать тело, а затем осматривал пустой дом.

– Труп Якоба – тоже твоих рук дело?

– А как же? – удивленно отозвалась Молли. – Эдвард, ты все еще не понял? Я знала, что произойдет, я предвидела твои поступки и поступки тех, кто оказывался рядом с тобой. Ты должен был выглядеть лжецом или помешанным, а значит, любое подтверждение твоих слов следовало уничтожить. Ты оказал мне большую услугу, скитаясь далеко от Праги, ибо за время твоей поездки я успела превратить дом в развалины. А Катерина очень помогла нам, когда вы отправились к ней с расспросами. Боюсь, после вашей беседы тебя все-таки сочли умалишенным, бедный Эдвард!

– Толстая баба, соседка, – вспомнил я. – Вот кого я придушил бы с большим удовольствием! Ее ты тоже подкупила, предусмотрительная мерзавка?

Молли покачала головой:

– Она хорошая женщина, Катерина. Однажды ты выставил из дома служанку, которая чем-то не угодила тебе. Конечно, ты не вспомнил ее, увидев во второй раз. Мне повезло – оказалось, что она живет по соседству с «Хромым Копытом». Не пришлось ничего объяснять ей, кроме того, что ее притворство повредит тебе. Этого оказалось достаточно – Катерина тут же согласилась. Я помню, Эдвард, как-то в разговоре со мной ты назвал ее тупоумной коровой… Повторишь ли ты теперь свои слова?

Я молчал.

– Теперь, Эдвард, я могу считать себя отомщенной. Император уверен, что ты – мошенник, подсунувший ему подделку, и тебе никогда не убедить его в обратном! Ты не найдешь ни единого подтверждения своим словам – мы с Джейкобом позаботились об этом. Остаток твоей жизни пройдет в тюрьме, и каждый день ты будешь вспоминать, кому обязан своим падением. Тебя будут грызть мысль, что ты был богат, знаменит, обласкан монархом, и все это пошло прахом! Самое же смешное, Эдвард, состоит в том, что все это время ты был честен с Рудольфом! Кара, которую ты несешь, кажется тебе незаслуженной, и, зная тебя, не сомневаюсь, что ты стонешь по ночам от беспомощной злости на весь мир…

Каждое ее слово попадало точно в цель, раня меня так, как не ранил бы и кинжал. Эта женщина, будь она проклята, читала в моей душе.

– Быть может, я облегчу твое существование, как ты меня и просил, – сказала Молли. – Знай, что бесславное окончание твоей жизни все же заслужено тобой. Но не событиями последних лет, а тем, что ты сделал со мной когда-то. Утешься этим, если ты способен утешиться.

Она надела чепец и, туго завязав его под подбородком, принялась заправлять выбившиеся волосы. Я следил за ее действиями с таким чувством, с какими приговоренный может следить за действиями своего палача, проверяющего крепость веревки. Меня охватило желание сказать ей то, что разрушит спокойствие и невозмутимость этой женщины, и вдруг я понял, что это может быть.