Несколько санитаров, которым помогает русский персонал, разносят горячий чай и Eintopf, традиционный густой суп, кулеш, который я жадно проглатываю. Холодно, как в Сибири, и одеяла с простынями явно недостаточно, чтобы согреть меня. Никто в вагоне не в состоянии встать и растопить печь, хотя мне кажется, что один из русских загрузил ее дровами еще до отхода поезда. Печь в любом случае будет гореть несколько часов, обеспечивая нас таким необходимым теплом. Должно быть, более недели я не грелся у теплой печи! Боже, как холодно! А нам нужно тепло, особенно раненым, потерявшим кровь, неделями скудно питавшимся и измученным непрестанной борьбой с холодной русской зимой. Несмотря на усталость и потрясения последних дней, я не пытаюсь немедленно заснуть. Более всего мне хочется насладиться комфортом, каким бы примитивным он ни был, но которого я не видел давным-давно!

Каждый день отдыха идет мне на пользу, каждый метр пути успокаивает меня. Наконец-то я чувствую себя в безопасности, решаюсь расслабиться, и напряжение потихоньку отпускает меня. У меня такое ощущение, что теперь я могу забыть обо всем, на какое-то время сложить оружие. Начать выздоравливать. Я ловлю себя на том, что тихонько пою, почти не осознавая этого. Почему тихо? Чтобы не беспокоить соседей? Или из страха выглядеть смешным из-за выражения радости? Да, мне почти стыдно, что я выжил, по крайней мере стыдно за то, что открыто выражаю свою радость и не в состоянии скрыть ее! Но это же правда. Я счастлив, что жив. И сейчас я действительно верю, что мне удалось выбраться из всего этого. Я лежу в полузабытьи, и мысли, что одна за другой всплывают в моей памяти, потоком накрывают меня!

Я не могу поверить, что вырвался живым из этой мясорубки. И это подтверждение того, что можно выжить в этом аду, где все враждебные силы природы заодно с противником, готовы были раздавить и уничтожить нас! Ни русские, ни усталость, ни холод, ни даже отсутствие еды не смогли одолеть лучших из нас, не сломили и меня! Когда я думаю об этом, то начинаю верить в чудо. Открыть в себе такие силы, которые приходят на помощь в тот самый момент, когда кажется, что все потеряно, когда они нужны больше всего! Десятки, сотни раз, в любой критический момент, я мог бы сдаться. Мог подумать, что все потеряно и надежды нет, и как много раз я думал, что спасен, после чего оказывался в еще худшем положении! Как много раз мне приходилось находиться между надеждой и отчаянием? Как часто от безумной надежды, почти уверенности, я переходил к отчаянию, которое всякий раз поджидало нас, чтобы швырнуть на самое дно новой бездны, но которое не сломило ни нас, ни наше мужество? Наши стойкие сердца, наша сила духа не давали нам впасть в панику, сохраняли способность здраво мыслить и никогда не терять хладнокровие. В этом, я считаю, единственное объяснение спасения большинства из нас. Одно из главных правил моей жизни, от которого я никогда не отступлю, происходит из тех самых дней. Я знаю, что впредь со мной не случится ничего худшего и, следовательно… ничто в будущем не сможет меня одолеть. Я буду повторять себе это при каждом ударе судьбы! А сейчас долго размышляю об этом, пока не засыпаю.

Потом просыпаюсь от холода. Ночь, и я снова засыпаю. Еще меня будят толчки, когда поезд останавливается. Но каждый раз я снова проваливаюсь в сон. В вагоне не слышно другого шума, кроме стука колес и лязга буферов. Меня будит очередная остановка. По всему поезду отдаются приказы, открытые снаружи двери вагона отъезжают вбок.

17 февраля 1944–17 февраля 1981 года!

В тот день, 17 февраля 1944 года, я спасся исключительно благодаря мужеству и самоотверженности, товарищеской заботе и, не постесняюсь этого слова, героизму своего немецкого товарища, названного мной Фрицем.

37 лет спустя, тоже 17 февраля, в Бад-Виндсхайме[87], во время церемонии в честь прорыва, произошла встреча, о которой стоит упомянуть. Тем более что это больше чем просто анекдот или история. Это случилось на самом деле.

Мы, как обычно, встретились со своими немецкими товарищами и, по необходимости, вместе вышли, как говорят, «справить нужду». Я толкнул дверь, которую в этот момент открывал с другой стороны Вилли Мюллер. Мы с ним столкнулись лицом к лицу. Он стоял, ростом шесть футов три дюйма (190,5 сантиметра), как он потом сообщил мне, мощного телосложения, в очках с роговой оправой, и широко улыбался, хотя не думаю, что мы раньше встречались. Он спросил: «Вы валлон?» На что я ответил: «Ja, und Sie Wikinger?» – «Да, а вы из «Викинга»?» Он тут же подтвердил это, и лучезарная улыбка обозначила его радость. Да, именно радость. И потом он поведал мне следующее:

«17 февраля 1944 года, во время прорыва, я находился в одном месте, названия которого я не знаю. Русские палили по нас из всего имеющегося оружия, и только Богу известно, чего у них тогда не было. Мы знали это лучше других, потому что удар пришелся именно по нас.

В тот день Господь был слишком занят своими небесными делами и русские били настильным огнем. «Сталинские органы» заставляли нас вжаться в грязь и не давали поднять головы. Все, что мы могли делать, – так это только дышать. И мы задавались вопросом, как нам отсюда выбраться. Совершенно случайно мимо нас проезжали две четырехствольные 20-миллиметровые зенитные установки «Валлонии». Их расчеты, не обращая внимания на вражеский огонь, тут же вывели орудия на позиции, и грохот их стрельбы казался нам намного приятнее рева вражеских «органов».

Возможно, я не совсем точно передаю слова нашего друга Мюллера, но именно так я их понял, поскольку нам пришлось пережить то же самое. И еще, по его словам, он обязан жизнью тем валлонам, но я не могу быть уверен, поскольку в тот момент был так рад и преисполнен гордости за своих валлонских товарищей, за наш легион! Я поспешно вернулся за свой стол в первом зале, чтобы рассказать об этом своим друзьям. Каково же было мое удивление, когда Рене Ладьер, который сидел за моим столом и сопровождал нас в поездке, сказал, что он был тогда в той батарее! Я тут же отвел его в другой зал, где за столом сидел мой друг Мюллер.

Можете себе представить, как были рады встретиться два человека, которые в то время не знали друг друга! Но тогда все выглядело вполне естественным. Наш друг Рене назвал Мюллеру то место и сообщил подробности боя, подтвердившие все воспоминания Мюллера. Однако ни наши газеты, ни телевидение не рассказывают о подобных вещах, но это не важно, поскольку для нас важны только те, кто дороги нам, кто нам близок, и те, кто сам относится к нам с уважением.

Я сказал Мюллеру, что, строго говоря, он познакомился со мной лишь благодаря немецкому товарищу из артиллерийского полка. Потому что без него, будучи раненным, я не смог бы сам выбраться из окружения. Я должен был сказать ему, что он только что высказал уважение к валлонским легионерам, а я, в свою очередь, выразил восхищение одним из его немецких товарищей.

Так значит, теперь мы квиты? Конечно нет! Разве можно расквитаться, пройдя бок о бок такой дорогой всем вместе: немцам, фламандцам, валлонам, французам, датчанам и множеству других добровольцев всех национальностей и в одном строю. В этом и есть причина, суть нашей дружбы. Это наша вера и наша честь. Это наша солидарность со всеми добровольцами Европы и других континентов, кто носил те же эмблемы, шел под тем же флагом, а самое главное – с теми же идеалами![88] Мы имеем право, и мы единственные, кто может писать слово «Европа» с заглавной «Е». Это наша Европа, а не их!