Я напомнил ему, что славная Французская революция превратилась в бонапартизм.

– Точно, – сказал он, открыл дверь и, взяв меня за руку, ввел в кабинет. Меня смутило это его «Точно». Может, он просто неправильно меня понял или просто не обратил внимания ?

– Послушайте, Бухарин. – Я говорил быстро. Я чувствовал какую-то интригу, в которой меня могли использовать, как пешку. – Давайте я объяснюсь. Хочу, чтобы вы совершенно меня поняли. Я не теоретик, а вы – да. Однако легко делать то, что вы делаете, – разжигать революционный пыл в рабочих, – это легко, когда в желудке пусто, а надежды слабые.

Я не замечал, где мы находимся, но теперь, увидев вкрадчивую улыбку на лице Бухарина, я понял, что на самом деле мы находимся в приемной Ленина. Я выразил протест, заявив, что просто пришел в Смольный, чтобы записаться в ряды Красной армии, а не увидеть Ленина. Я не желал служить Ленину в качестве представителя железного батальона рабочих в странах, бросившихся защищать Советы, если только они откажутся подписать мир. Но в то время, пока я спорил с ним, Бухарин ждал, пока откроется внутренняя дверь.

Я мог бы оттолкнуть его и сбежать. Однако не сделал этого. Вместо этого вместе с Бухариным я завороженно наблюдал, как щелкнула круглая ручка двери и чья-то рука внутри, может, рука Ленина, поворачивала ее туда-сюда, очевидно, пока произносились слова прощания. Бухарин подошел поближе к двери и, когда посетитель вышел, он схватил дверь, пока она была еще открыта, и буквально силой втолкнул меня внутрь.

Меня катапультировало прямо к Ленину. Он шел к своему столу, спиной к нам. Обернувшись, по понятным причинам удивился, что ему таким образом пришлось встретиться с необъявленным посетителем.

Я был очень смущен, и, пробормотав какие-то слова насчет того, что хочу вступить в Красную армию, я почувствовал себя еще более сконфуженным. Что будет, если каждый рекрут будет приходить к Ленину и сообщать ему об этом, прежде чем записаться в армию?

Я пытался объяснить насчет Бухарина. Однако по блеску в глазах Ленина, когда я упомянул имя Бухарина, у меня промелькнула мысль, что он заметил рядом Бухарина или, по крайней мере, подозревал, что он имеет какое-то отношение к этому моему внезапному вторжению в его кабинет.

Для Ленина позиция Бухарина насчет того, что германские рабочие должны восстать и спасти советское рабоче-крестьянское правительство, была отравлением революционной фразой. Сам Ленин рассчитывал на международную поддержку рабочих, однако она не была неизбежной, немедленной – при том что германские войска наступают.

Некоторое время он развивал эту свою мысль, вероятно, для того, чтобы узнать, что я думаю по этому поводу. Мне сказали, что он всегда делает нечто подобное, кто бы ни был его посетителем и какая бы тема ни обсуждалась.

Затем он сказал, что глупо умереть за революцию, поскольку это конец сам по себе. Лучше жить для нее. Оставаться живым. Вот настоящая задача. Если бы все революционеры умирали за революцию, революция погибла бы вместе с ними.

– Конечно, – сказал он, – вы, журналисты, доброжелатели, и поэтому вы больше рассматриваете моральный, а не военный фактор. Но я рад, очень рад, что вы приняли такое решение. – Он прямо и серьезно посмотрел на мня. Я с облегчением заметил, что в голосе или в поведении его не было ни намека на сарказм или изумление.

Я начал объяснять о своем обещании на платформе бронемашины и с удовольствием увидел, что он прекрасно все помнит. Впрочем, мы оба говорили по-английски; у нас было слишком мало времени, и я был слишком напряжен, чтобы пытаться изъясняться по-русски.

– Сейчас все для нас выглядит очень плохо, – сказал Ленин. – Старая армия сражаться не будет. Новая армия в основном лишь на бумаге. Псков только что сдался без сопротивления. Это преступление. Председателя того Совета нужно расстрелять!

Он немного помолчал, а затем продолжил:

– Наши рабочие способны к великому самопожертвованию и героизму, но у них нет военной подготовки или военной дисциплины. Солдаты старой армии устали, они измучены войной, но, если дать им немного отдохнуть, они будут очень хорошо воевать.

Этими короткими фразами он подытожил ситуацию. И потом добавил:

– Все, что я вижу, – это мир. И все же Советы могут быть за войну. В любом случае я поздравляю вас с вступлением в революционную армию. После того как сражались с русским языком, вы сможете научиться хорошо воевать с немцами.

Он глядел на меня испытующим, проницательным взглядом, его глаза сузились в улыбке. И он экспромтом сказал:

– Один иностранец не сможет много сражаться. Может, вы найдете других?

Так появился на свет наш Иностранный легион. Я сказал, что постараюсь изо всех сил собрать полк. И Ленин тут же перешел к действию.

Он поднял трубку телефона и попытался связаться с Крыленко, советским главнокомандующим. Ему не удалось, и тогда он взял ручку и написал ему записку. Как мне потом довелось узнать, на этом действия Ленина не закончились, равно как и присущее ему внимание к деталям все время, пока шло формирование легиона.

Я было поднялся, но Ленин сказал:

– Минуточку. Послушайте. Мы не можем сражаться голыми руками; но, может, нам придется. Они могут не принять перемирие. Но мы сделаем все возможное, чтобы избежать сражения сейчас. Крестьяне изнемогли от войны. И помимо этого, с немцами нельзя сражаться одними чайниками. – Отчаянно не хватало ружей и амуниции.

Ленин быстро взглянул на меня; в его глазах мелькнул тот самый огонек доброты, что составляла подлинную сущность Ленина. Потом он отвел взгляд и обронил несколько обычных реплик о бессмысленности войны:

– Какая трагедия! Какой парадокс! Безжалостный враг взрывает мосты и дома, и, отступая, мы должны делать то же самое. Несчастная Россия!

Я снова сделал движение, чтобы уйти, и, вставая, глупо уронил шляпу на пол. Быстро нагнувшись, Ленин поднял ее и с отсутствующим видом, машинально вручил мне шляпу. Я уверен, что в тот миг до нас не дошло, что было нечто необычное в том, что премьер поднял с пола шляпу корреспондента.

Было уже темно, когда я покинул Смольный. Я слышал, как вопит сирена, предупреждая о приближении германских войск, угрожая жизни красного Питера, любимого города рабочих.

Мне было холодно, я проголодался, но теперь, когда решение было принято и уже были предприняты кое-какие действия по нему, меня охватило странное ощущение подъема. Теперь я стал неотъемлемой частью революции, защитником столицы от наступающих немцев.

На следующий день, 23 февраля, генерал Гоффман, наконец, ответил новыми и гораздо более жесткими условиями на предложение русских принять старые условия. И все же при том, что новые сражения в Центральном комитете и в исполнительном совете, которые занимали Ленина, наверняка были более суровыми, он все же нашел время, чтобы сделать два телефонных звонка в контору «Правды»: 1) чтобы убедиться, чтобы был напечатан призыв вступать в легион; 2) и чтобы этот призыв был напечатан на английском, а также на русском языке. Призыв появился в «Правде» 23 февраля. И по приказу Ленина более краткий, энергичный призыв примкнуть к легиону позднее был разослан по телеграфу по всей России и переведен на пять языков.