– Это абсурд для членов нашего Центрального комитета говорить о международной гражданской войне. Война сейчас идет в России, а не в Германии, – заявил Ленин.

Когда Сталин предложил не подписывать условия мирного договора, что нужно начать переговоры без этого, Ленин сказал:

– Сталин ошибается, когда говорит, что мы можем себе позволить не подписать. Эти условия следует принять. Прежде чем вы обнаружите, что подписываете смертный приговор советской власти уже через три недели.

Троцкий сказал, что он не хочет стоять на пути единства партии, но не может продолжать деятельность в качестве комиссара иностранных дел. На последнем голосовании Троцкий и три лидера военной фракции воздержались, а четверо (Бухарин, Ломов, Бубнов и Урицкий) проголосовали против Ленина. Ленин выиграл семью голосами (Ленин, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга, Стасова). Кроме Троцкого воздержались Иоффе, Дзержинский и Крестинский. Трое последних составили заявление, в котором говорилось, что они не могут видеть, как ведется война против германского империализма, русской буржуазии и «секции пролетариата, возглавляемой Лениным». Бухарин, Урицкий, Ломов, Бубнов, Смирнов и Пятаков отменили решение, как мнение меньшинства, и покинули все посты в партии и в правительстве. Ленин попытался отговорить их от этого шага, не допустить этого, а Центральный комитет настаивал на том, чтобы Троцкий остался на своем посту. Он согласился не выносить свою отставку на суд общественности, не объявлять публично о своей отставке, пока не будет проголосовано за ее ратификацию.

Такова была ситуация только среди партийных вождей ленинской партии, но еще более решающее испытание их способностей к руководству ожидало их в ту ночь.

Теперь, к 23 февраля, я стоял на ушах, пытаясь организовать Интернациональный легион. Тем не менее я вместе с профессором Чарли Кунцем66 прокрался в ту ночь в Таврический дворец. Если я не смог остаться на все собрание (решающее голосование было проведено в четыре тридцать следующего утра), то я, по крайней мере, мог ощутить его вкус.

Просторные вестибюли были заполнены людьми, лампы сверкали. Маленькие группки людей стояли повсюду, некоторые спокойные и словно оглушенные, другие кипели от ярости и тревоги. Очевидно, никто не подозревал, что немцы будут выдвигать такие условия, как эти.

К тому моменту, когда статьи Ленина были опубликованы, поддержка его точки зрения росла. Его тезисы, которые должны были появиться в напечатанном виде на следующее утро, ходили по кругу и страстно обсуждались. Никогда, прежде или после, я не видел людей в таком напряжении. И мы все разделяли это волнение. Депутаты свободно говорили, если вообще выступали. У некоторых был ошеломленный вид, и не многие смотрели на меня невидящим оком. Госпожа Коллонтай, обычно приветливая и разговорчивая, прошла мимо меня словно в трансе. В целом я не видел, чтобы защитники войны были подавлены. Наоборот, я слышал, как левые эсеры и анархисты заявляли: пусть немцы придут; чем больше земли они проглотят, тем большее несварение у них произойдет; чем больше революцию вынудят уйти в подполье, тем больше она будет сохраняться невредимой, чтобы излиться в тылу, неся разорение и грабежи. А большевики тоже все еще тянули одну ноту, что теперь надо идти на принцип и что они должны быть примером; они пойдут на смерть, если будет нужно, но только как «настоящие революционеры». Я не сомневаюсь в их искренности. Многие из них пошли бы на смерть. Многие из них стойко держались, когда разруха гражданской войны и интервенция нанесли им удар. Ленин работал с ними, он нуждался в них, полностью использовал их для нужд революции, а двое из них были убиты в первую волну белого террора.

Теперь среди большевиков также были те, кто в первый раз выразил резкую критику в адрес Троцкого. Вернувшись в Брест с широкими полномочиями, подтвержденными на Третьем съезде, говорили они, он должен был принять условия мира, когда обнаружил, что дальше медлить нельзя. Потом были другие из фракции Бухарина, которые так же жестко критиковали Троцкого, во-первых, за то, что он переключился на поддержку Ленина, а в конце оказался ни за, ни против него. Троцкого нигде не было видно.

Мы с Кунцем ушли в дальний коридор и стали размышлять над тем, как этой ночью пройдет голосование. Ленин выиграет, сказал Кунц. Я не был расположен спорить с ним. В то время либо расчленение Германией, либо продолжение войны казалось настолько ужасным, что я не мог даже представить себе это. В любом случае, сказал я, если президент Вильсон не обратится к Британии и Франции, чтобы оказать России какую-то помощь, от нее останется окровавленный остов.

Нет, настаивал Кунц, революция будет жить, она даже переживет империализм.

– Ленин все это спланировал, – весело сказал он. – Разве вы не слышали? Он разгромил всех левых, включая Радека и Бухарина с их планом создать Уральско-Кузнецкую республику – особенно при том, что большинство товарищей не знают, где находится Кузнецкий бассейн, и лишь смутно слышали о кузнецком угле. Идея Ленина состоит в том, что правительство сначала переедет в Москву, затем на Урал – и там будет основана Уральско-Кузнецкая республика. Петроградские и московские рабочие поедут туда, а с уральской промышленностью и кузнецкими рабочими-шахтерами революция выживет. Или он поедет прямо на Камчатку! Но где бы то ни было они будут непреклонными, пока не изменится международная обстановка. Уральско-Кузнецкая республика будет означать передышку и шанс построить новую Красную армию. И тогда, говорил Ленин, они вернутся и отвоюют Москву и Петроград.

– Но есть ли там крестьяне? Вы же не можете питаться углем, – заметил я.

И тут мы увидели Ленина. Он шел по коридору к нам. Разумеется, мы понимали, что у него сейчас не было времени на болтовню, и у нас не было веской причины останавливать его. В то же время мы отреагировали одновременно, и, вероятно, не могли удержаться, чтобы не сделать это.

– У вас есть минутка, товарищ Ленин?

Он резко остановился и мрачно поклонился нам.

– Не будете ли вы столь любезны, товарищи, чтобы отпустить меня на этот раз? У меня нет даже секунды. Меня ждут внизу, в зале. Прошу вас на этот раз простить меня, пожалуйста. – Он снова поклонился, пожал нам руки и пошел дальше.

Этого было достаточно. Мы заметно повеселели, по крайней мере – я. Кунцу и без того всегда было весело.

– Как он спокоен! – пораженно заметил я.

– И как вежлив! – хихикнул Кунц.

– Я уверен, что он – единственный человек в Таврическом дворце, кто сегодня отстоял свою позицию, – продолжал я.

– А его укус – он будет тем более острым, потому что бесстрастный. Сами увидите.

Я не мог оставаться на объединенное собрание делегатов обеих партий – большевиков и левых эсеров, провести которое решили потому, что обе партии, когда они собирались отдельно, были разделены почти поровну. Анархисты также присоединились к большому собранию в центральном зале. Это было почти в полночь; формальное собрание, в котором участвовали меньшевики и депутаты – правые эсеры, началось около трех часов утра. Мой друг Филипс Прайс из «Манчестер гардиан» присутствовал на обоих собраниях и оставил яркую статью об этом. Он пишет об «атмосфере депрессии и напряжения», немногие зрители вроде него «переживали такие же душевные муки, как делегаты».