Кива не знала, что может быть еще хуже.

– Мы с ним в лазарете разговаривали, – объяснила Наари. – Он пришел проверить Тильду, хотел, чтобы мы доложили о ее состоянии. Явно надеялся вызнать у нее что-нибудь о мятежниках, пока еще есть возможность. – Надзирательница повертела в руках фонарь, но потом остановилась и сцепила пальцы. – Типп ухаживал за карантинными пациентами, Олиши и Нергала не было. Я думала, мы одни. – Она замолкла. – Я не знала, что Креста привела очередного больного каменолома, спряталась и все подслушала.

Да поможет им вечный мир.

Если Креста все знает…

– Когда начали расползаться слухи, было уже поздно, – сказала Наари. – Теперь уже ничего не поделать. Заключенные знают, что их травили, знают, кто это сделал, и знают, что это происходит до сих пор, потому что Руку плевать, что его разоблачили. Его план не изменился. Пока за пределами Залиндова никто ничего не знает, он в безопасности.

В безопасности. Пока все остальные – в опасности.

– Заключенные перепуганы до смерти. И разъярены. Я никогда их еще такими не видела. Мятежники сплотились с противниками мятежей. Надзиратели пока силой их усмиряют, но их несколько сотен, а заключенных – три тысячи. Я почти уверена, что без жестокого кровопролития не обойдется.

Киву затрясло уже сильнее. Она с легкостью могла представить, что произойдет. За то время, что она провела в Залиндове, случалось немало бунтов – каждый по-своему страшный, однако по-настоящему жутких, где погибло несколько десятков, а то и сотен человек, было всего два. И после обоих бунтов и последовавших за ними массовыми казнями Кива много месяцев не могла спокойно спать из-за кошмаров, подскакивала от малейшего звука.

Заключенные всегда проигрывали. Может, они и превосходили надзирателей числом, но были слабы, плохо питались и сильно уставали, в то время как надзиратели обладали железным здоровьем и смертельным оружием, да еще и могли отстреливаться со сторожевых башен и стен.

Бунты превращали Залиндов в бойню и не приносили ничего, кроме опустошения.

– Как только я об этом узнала, я съездила в Васкин и отправила послание королю Стеллану и королеве Ариане, – заговорила Наари уже тверже, словно пытаясь убедить Киву, что она справится, что она сможет в одиночку все исправить. – Написала о Руке и его яде. Они положат этому конец. Даже для Залиндова это слишком по-варварски. Они подобного не потерпят. А если заключенные перестанут умирать, бунтовщики успокоятся и все вернется на круги своя.

– Какое дело королю с королевой до нас? – Собственный голос доносился до Кивы откуда-то издалека, так ее поглотила безысходность. – Ты же просто тюремная надзирательница. Для них ты никто. Чихать они хотели на твои слова.

Это прозвучало жестоко, и не чувствуй себя Кива так разбито, она бы проявила чуть больше чуткости. Но Наари не обиделась. Скорее она выглядела озадаченной.

– Тюремная надзирательница? – повторила она, нахмурившись. Очень медленно она проговорила: – Мне казалось, ты говорила с Джареном? Там, внизу, в каменоломне?

Мысли Кивы все еще занимали правда о яде и грядущий бунт. Ее снедал страх. Чем для них всех это закончится? Наари была права: Рук поступал по-варварски. Но чтобы вмешались сами правители Эвалона, из-за которых в Залиндове и оказалось так много заключенных? Умеет же Наари выдумать. Даже то, что они прочитают ее послание, было маловероятно.

– Он тебе не сказал?

Голос Наари вернул внимание Кивы к надзирательнице. К ее лицу, на котором так и читалось недоверие.

– Сказал что?

– Ты же видела его магию. – Наари, казалось, растерялась. – Он же с ее помощью тебя спас.

Кива не понимала, в чем проблема. Почему Наари выглядит такой подавленной?

– Ну да, я знаю. – Она обвела рукой камеру. – Нас же из-за этого сюда и посадили.

Не то чтобы Кива жаловалась: все-таки Джарен действительно спас ее от верной смерти. И хотя Бездну Кива решительно ненавидела, она хотя бы была жива. И Джарен тоже.

– Тогда… ты знаешь, кто он, – сбивчиво проговорила Наари, словно это она, а не Кива, чего-то не понимала.

Кива нахмурилась.

– Кто он… – она замолкла. В голове у нее что-то щелкнуло.

«Ты не должна никому говорить о том, кто я».

В каменоломне Джарен взял с нее обещание молчать. Он посчитал, что она его поняла, что Кива сама все осознала. Он не говорил молчать о том, что он мог делать, не просил хранить в тайне его магические способности. Нет, он предостерегал Киву не рассказывать, кто он.

«Ты не должна никому говорить о том, кто я».

Она-то предположила, что он – аномалия. Ждала объяснений, откуда у него магия, которая практически не встречалась среди людей, не принадлежащих к королевским семействам Корентинов и Валлентисов – Корентинов с исцеляющей магией, а Валлентисов с… с…

Со стихийной магией.

Взметнув ладонь ко рту, Кива ахнула.

Какая же она идиотка.

Слепая, глупая идиотка.

«Ты не должна никому говорить о том, кто я».

Джарен не был заключенным – он был Валлентисом.

И не абы каким Валлентисом.

«Ты его, знаешь ли, очень заинтересовала».

Миррин говорила не о замаскированном человеке, под видом принца щеголявшем на виселице, и не о подлеце, который флиртовал с Кивой в лазарете. Она говорила о своем брате, настоящем брате, который был одет в грязную рубаху и стоял в толпе. Том самом брате, который спас Киву от падения и наполнил семейный герб огненной магией, а потом заставил Миррин, свою сестру, передать его Киве.

Потому что он переживал за Киву.

Потому что он не хотел, чтобы она умерла.

Потому что он был в силах спасти ее.

И он спас.

Настоящий принц Деверик – это Джарен.

– Нет! – против воли вырвалось у Кивы.

– Я думала, он тебе сообщил, – тихо сказала Наари. – Думала, ты знаешь.

Кива покачала головой. Снова покачала. И снова, словно могла этим самым стереть из памяти то, что только что узнала.

Джарен был Валлентисом.

Это из-за его семьи брата Кивы убили, из-за них она оказалась оторвана от собственной семьи и потеряла целых десять лет жизни, из-за них ее отец умер от руки убийцы-психопата в этой дыре.

«Вы приговорены к тюремному заключению по подозрению в измене против короны».

Короны – короны Валлентисов.

Короны Джарена.

Он был наследником престола.

Наследным принцем.

И он ей врал.

Много недель подряд.