Слезы заблестели у Кивы на глазах. Наари потянулась к ней, но Кива отпрянула. Лицо надзирательницы искривила гримаса обиды и боли, однако Киву и так раздирали противоречивые чувства, чтобы мучаться еще и угрызениями совести.

– Почему он здесь? – прохрипела она.

Он же принц Эвалона, зачем ему притворяться узником Залиндова? Зачем день за днем рисковать своей жизнью в тоннелях? Почему об этом не знал никто, кроме Наари?

– Я не могу сказать, – ответила надзирательница. Когда Кива открыла рот, чтобы возразить, Наари быстро добавила: – Извини, я принесла клятву. Но он тебе все расскажет. Правда. Он все объяснит, Кива, когда сможет.

– Принесла клятву? – повторила Кива. Перед глазами у нее все поплыло, слезы почти сорвались с ресниц. Она вспомнила, с какой уверенностью надзирательница заявила, что король и королева к ней прислушаются. Вспомнила, с каким удивлением Наари несколько недель назад восприняла новость о девушке принцессы Миррин, словно уж она-то должна была знать. – Кто ты? – потребовала ответа Кива.

Наари твердо посмотрела ей в глаза.

– Я Золотой Щит Джарена.

Золотой Щит. Самая высокая честь для стражника. Для королевского стражника.

«Я защищала дорогого мне человека, – ответила Наари на вопрос о том, как она потеряла руку. – Он потом проследил, чтобы обо мне позаботились».

Неудивительно, что у нее такой технологичный протез. Ей его подарил сам наследник престола. На которого она работала. Которого она защищала.

Но ведь Наари появилась в Залиндове за несколько недель до Джарена. Тогда как…

– Его не должно было быть здесь, – ответила Наари на вопросы, так и мелькавшие на лице Кивы. – Должен был приехать другой королевский стражник, Эйдран, а я, чтобы не вызывать подозрений, прибыла за несколько недель до него. Но за несколько часов до тюремного фургона Эйдран сломал ногу, и Джарен… – Наари выругалась. – Больше я не могу рассказать, Кива. Тебе придется подождать. Но все должно было быть иначе. – На лице ее появилась тревога. – Когда в тот первый день ты смыла кровь с лица Джарена и я его узнала… – Она потрясла головой. – В жизни не знала более безрассудного человека. Запрыгнул в фургон с двумя головорезами, которые были готовы поубивать друг друга, и решил поиграть в миротворца. Естественно, этого дурака избили до полусмерти. – Она оскорбленно хмыкнула и пробормотала себе под нос что-то про безмозглых королевичей.

Кива не желала больше слышать ни слова. Когда-то ей было любопытно. По приезде Джарена ее мучал вопрос, почему оба его спутника мертвы, а он покрыт их кровью. Но теперь ее это не интересовало. Она не то что говорить с Джареном не хотела, она теперь даже взглядом его не удостоит. К черту все его объяснения. Все до единого.

– Он не знал о яде, – еще тише сказала Наари. – Клянусь тебе, он пришел не в меньший ужас, когда я несколько дней тому назад рассказала ему о пузырьках и смотрителе. Я тебе не врала. Рук действует по собственному усмотрению, без разрешения Валлентисов. Они остановят его, как только обо всем узнают. Я тебе обещаю.

Теперь яд заботил Киву меньше всего. Все силы она кинула на то, чтобы продышаться от столь вопиющего предательства, сердце у нее в груди одновременно горело и разрывалось на части, а в душе сражались ярость и обида.

Через крошечную щель в двери эхом донесся едва слышный шум, и Наари прошипела очередное ругательство.

– Это мне знак. У надзирателей пересменка, мне нужно уходить.

Она поднялась на ноги, и по каменным стенам заскакали тени от люминиевого фонаря.

Кива встала следом. Несмотря на то, что она только что узнала, она не желала отпускать Наари и вновь оставаться наедине с тьмой.

Киве хотелось ненавидеть надзирательницу, хотелось накричать на нее за то, что все это время она ей врала. Но Наари лишь выполняла данные ей приказы и хранила тайну Джарена… принца Деверика. К Киве она относилась по-доброму, прислушивалась, защищала ее. Она стала ей подругой, которая всегда была рядом и поддерживала – а на Ордалиях даже буквально. Как бы Кива ни хотела, она не могла найти в себе достаточно злобы, чтобы возмущаться поведением Наари, тем более что виноват во всем был наследный принц. Ни на кого другого Кива не могла злиться.

– Понимаю, я слишком много на тебя вывалила, – поспешно произнесла Наари, приглушив свет люминиевого фонаря, словно кто-то мог заметить его из коридора. – Должно быть, голова у тебя сейчас идет кругом, но пожалуйста, выслушай меня. Все будет хорошо. Мы остановим Рука. А Джарен объяснит все остальное. Просто… постарайся не судить предвзято, пока не поговоришь с ним. Ты вправе злиться на него, но пусть злость не встанет на твоем пути к прощению. Он преследовал благие цели.

Наари, конечно, легко говорить, ведь она не знала того, что было известно Киве, не знала о ее семье, ее прошлом. Не могла Кива при всем этом оставаться непредвзятой. Да еще простить его? И речи быть не может.

– И еще кое-что. – Нечто в голосе Наари заставило Киву сжаться, точно в ожидании удара. Еще одного. – Тебе все еще предстоит пройти последнюю Ордалию. Но…

– Но что? – хрипло отозвалась Кива.

– Но до тех пор тебя отсюда не выпустят.

Нет.

До последней Ордалии еще восемь дней. Кива и шесть-то дней в Бездне еле пережила, а уж восемь…

– Если получится, я вернусь, – заверила ее Наари. – В этот раз мне повезло, за сторожившим тебя надзирателем был должок, но я не знаю…

Она умолкла, не желая давать невыполнимых обещаний. Лишь протянула руку сжать плечо Кивы, и в этот раз Кива не отшатнулась: слишком она истосковалась по человеческому теплу.

– Скоро увидимся, – твердо пообещала надзирательница и проскользнула в коридор. Толстая каменная дверь плотно закрылась за ее спиной.

Только когда пропало последнее пятнышко света, Кива уткнулась лицом в колени и погрузилась в море тьмы, оставшись наедине со своим кричащим разумом и раненым сердцем.

СУББОТА

ВОСКРЕСЕНЬЕ

ПОНЕДЕЛЬНИК

ВТОРНИК

СРЕДА

ЧЕТВЕРГ

ПЯТНИЦА

СУББО…

Свет, ослепительный свет ворвался в темноту, поглотившую Киву, казалось, навечно, и ее грубо окрикнули:

– Поднимайся, пора идти!

И она догадалась, что настало время последней Ордалии.

Кива едва различала предметы вокруг, пока Мясник тащил ее вверх по лестницам и по каменном коридору. Она так привыкла к темноте, что теперь щурилась даже от приглушенного света люминиевых фонарей.

Восемь дней она провела в одиночестве и ни с кем не говорила. Когда Наари ушла, Кива боялась, что не выживет, но понимание, что ее заточение скоро завершится, что в конце концов за ней придут и отведут на Ордалию, облегчило ее долю, пусть и немного. Зная, что очень скоро ей пригодятся силы, Кива не забывала регулярно пить грязную воду и съедать редкие пайки до последней крошки.