— Ты слышишь? — вдруг спросила она. — Земля поет нам. Это песня моей родины.

Мы направлялись к проливу в гряде невысоких утесов, окружавших остров. Еще более узкие щели между ними открывали небольшие пляжи, на каждом из которых виднелась маленькая рощица, цеплявшаяся за редкие участки ровной земли. Но Низам вел корабль к каменным воротам, где утесы зубчатыми откосами спускались в море, переходя в длинные отмели, и в итоге расступались, давая волнам возможность подступать к самому основанию огромной горы. В конце каждой каменистой отмели стояло по небольшой каменной башенке, на крышах которых вращалось по четыре треугольника белой ткани. Это были ветряные мельницы, совершенно детского размера, если сравнивать с теми скрипучими гигантами, что высились у нас дома, выглядевшие, однако, до странности весело посреди воды и иссушенного солнцем камня.

Мы прошли достаточно близко от косы по штирборту, чтобы слышать, как шуршат крылья мельницы, и видеть, как утес отвесно уходит прямо в глубины, поблескивая белым камнем в кристально чистой воде. Он весь зарос толстыми красными побегами водорослей, жирными морскими анемонами и какими-то черными шипастыми шарами.

— Echinoos, — сказал Павлос. — У вас их называют морскими ежами.

Я сообщил ему, что у нас в Девоне нет таких варварских созданий и я не намерен даже близко подносить их ко рту.

— Да нет, — возразила Анна. — Это ты варвар в здешних краях, Пэтч. И непременно должен попробовать морских ежей, я просто настаиваю. Они ужасно вкусные. Они на вкус… ну, сам увидишь.

Я нахмурился. Но, если по правде, меня странно манили к себе эти новые места. Мы только однажды причаливали к берегу в Средиземном море — в Пизе, городе мастеров и мастерства, но грязь, всегда сопровождающая человека, превратила там воду в мутно-серое, вязкое месиво. Иссушенные солнцем берега мы огибали на небольшом расстоянии, достаточно близко, чтобы чувствовать в порывах ветра ароматы трав, но и достаточно далеко, чтобы не различать подробностей пейзажа. А сейчас мы были совсем рядом — вот-вот причалим, — и меня внезапно охватила дрожь возбуждения. Тут мы миновали мыс, и перед нами распахнулся залив Лимонохори.

Это была огромная бухта, гигантский каменный котлован, вытянутый в сторону моря. Выступавшие края уходили в воду, боковые стены поднимались вверх со всех сторон, переходя в гору, которая доминировала надо всем остальным. Прямо впереди в нагретом воздухе поблескивало белое селение на светлом береговом песке. Ветер стих, воздух стал совершенно неподвижен, горяч и наполнен стрекотом и шорохом неисчислимых легионов насекомых. Я уловил смолистый аромат сосны, тимьяна и еще других трав, назвать которые не мог, а кроме того, каменная пыль и слабый, острый запах, весьма приятный. Местность была насыщена разными ароматами, шумами и сухим жаром, словно этот залив являлся перегонным кубом алхимика, а мы ввалились туда посреди какой-то удивительной химической реакции.

Мы все же потихоньку продвигались к берегу, и я уже видел дома по обе стороны от нас — маленькие, крашенные известью кубики с крышами из волнистой красной черепицы, выступающие из темно-зеленых крон деревьев. На песке сидели мужчины и чинили сети, а их ярко раскрашенные лодки колыхались у берега, стоя на якорях в чистой, серебристо-синей воде мелководья. Я помахал им — это было не принято на борту «Кормарана», но я ничего не мог с собой поделать, — и некоторые помахали мне в ответ. Стоявшие рядом со мной греки просто прыгали от радости. Они все время перешептывались, размахивали руками, выделывая всякие замысловатые жесты.

— Кто-нибудь здесь уже бывал? — спросил я у них.

— Я, — ответил Павлос. Лицо его на секунду омрачилось. — Тогда они не так уж мне обрадовались. Это было, когда я плавал с… пиратами. Мы, кажется, разграбили все деревни на здешних островах, но людей не видели. Они обычно прячутся в горах, да у них и красть-то было нечего. Но нынче Венеция стала очень сильной, а пираты или перемерли, или разжирели, или постарели. Или превратились в уважаемых людей. — И он ткнул Панайотиса в бок.

— Они как будто совсем нас не боятся.

— Потому что мы везем им товары на продажу и ничем не угрожаем. В любом случае на этот раз наш вид пиратства — как бы получше выразиться? — более деликатный.

— Он хочет сказать, что мы не собираемся, высадившись на берег, тут же схватить первого попавшегося старикашку и сообщить ему, что намерены стащить у них святую Тулу. — Это был Жиль. — Капитан хорошо умеет проделывать такие делишки.

Но, по правде говоря, мы прибыли сюда, чтобы украсть самое дорогое достояние этих людей. Мощи святой Тулы стали для селения Лимонохори, да и для всего острова Коскино настоящим источником благосостояния. Хотя ни один из нас в это не верил, я все же не забыл еще, что когда-то был верующим и богобоязненным. Мне этого теперь не хватало, этого чувства уверенности. Когда теряешь веру, никогда не удается до конца заполнить пустоту, остающуюся вместо нее. Так что я еще недостаточно далеко ушел от своего прошлого, чтобы просто отмахнуться от гнусности дела, с которым мы сюда прибыли.

Но потом я подумал — пока кипарисы и странно искривленные деревья с серыми листьями проплывали мимо: «Если никто не узнает, что мощи святой Тулы исчезли, какая разница, здесь они лежат или нет? Все дело в вере; только она обладает истинной властью, а не сам объект, и если мы сумеем сохранить в целости их веру, то, может быть, наш грех будет не так уж велик». Я сплюнул за борт. «Ну что ж, кажется, решена и эта проблема», — горько сказал я себе.

Стыдно, конечно, но эти мрачные мысли исчезли, едва я услышал грохот и скрип якорного каната и почувствовал, что «Кормаран» остановился. Мы встали ярдах в двадцати от берега, но канат ушел в воду на двадцать морских саженей, прежде чем якорь зацепился за дно. Под нами было глубоко. Лучи солнца, уже опустившегося очень низко, яркими зайчиками скакали по волнам, уходили в глубину и пропадали. Перед нами лежало селение — беспорядочно разбросанные домики и странная маленькая церковь, а на мелководье болтались в веселом хаосе, стоя на якорях, ярко раскрашенные лодки. Некоторые из них были вытащены на сверкающую гальку пляжа. У края воды уже собиралась толпа. Они, несомненно, не опасаются «Кормарана», решил я, наблюдая, как мужчины вброд добираются до своих лодок, а потом гребут к нам. Гребли они стоя и лицом вперед, всем телом налегая на весла, — загорелые мужики с кудрявыми черными волосами и бородами, в простых рубахах, таких же белых, как галька на берегу.

Павлос вместе с Илией и Панайотисом уже спускались в баркас. Анна хотела было последовать за ними, но Жиль мягко придержал ее.

— Пока не надо, Vassileia, — тихо сказал он. — Мы проделаем это должным образом, как положено.

Трое греков между тем уже вовсю гребли в сторону местных жителей. Они встретились на открытой воде, селянин из первой лодки ухватился за планшир баркаса и притянул его ближе. Я увидел, как Павлос подал местному руку, и вздохнул с облегчением, когда ее встретило теплое рукопожатие. Вокруг все жестикулировали — совершенно в манере греков, — а потом маленькая флотилия направилась к кораблю.