Дама неуверенной рукой потрогала бархатный бант, украшавший сетку на ее прическе, и наморщила лоб.

– Такая ужасная история… Это правда, сэр? Милли так любит фантазировать.

Он выпрямился, продолжая держать руку девочки в своей, и улыбнулся матери.

– Милли говорит правду. Я взял с нее обещание не рассказывать вам об этом сразу, мы договорились, что она немного подождет.

– Боже мой… – ахнула ошеломленная мать. – Так это правда… О господи, я, честно говоря, никогда не верила.

– Это правда, правда! – закричала девочка.

– Боже мой, господи, – повторяла мать.

Молодой человек с улыбкой кивнул. Он показался Шик непостижимым образом помолодевшим, как будто окутывавший его таинственный покров вдруг прорвался.

– Как поживает Бренда? – спросил он девочку.

Шик не сразу поняла, что речь идет о кукле. Она внезапно почувствовала себя лишней. Уайти, Арлан – как бы его ни звали – даже не подумал ее представить. Она отошла в сторонку и наблюдала за ними с почтительного расстояния.

– Мы только что из Ван-Верта, – рассказывала дама. – Приехали на Рождество к моей сестре, она недавно перебралась в Нью-Йорк. О боже мой! – воскликнула она в сотый раз. – Я вас совсем заговорила, а должна бы бежать ставить свечку за здравие! Какой ужас, моя дочь чуть не упала с поезда, вы ее спасли, а я об этом даже не знала!

– Ты знала, – невозмутимо отозвалась Милли. – Я тебе рассказывала.

– О боже мой, – вздохнула мать. – Бедная моя девочка…

Она вцепилась в руку дочки, как будто книжная лавка была тамбуром поезда, откуда та могла упасть на рельсы. Оглядевшись, увидела, что несколько человек с интересом наблюдают за этой сценой, и вдруг заторопилась уйти. Порывшись в сумке, она достала визитную карточку.

– Вот наш адрес в Ван-Верте. Заезжайте к нам при случае. Пожалуйста… Мы будем счастливы вас видеть. О боже мой, как я расскажу всё это Руди… Вот так история!

Она благодарила, извинялась, снова благодарила, ошеломленная, взволнованная, снедаемая чувством вины. Тут вернулась продавщица.

– Сэр, ваш заказ, – сказала она.

Молодой человек взял книги, но даже не взглянул на них. Он не сводил глаз с матери и дочери. Они были уже в дверях, с головы до ног нагруженные свертками. Он вдруг метнулся к ним и тронул девочку за плечо.

– Милли… А ты что-нибудь знаешь про девушку? Про ту девушку, помнишь, что нам помогла, а потом причесала тебя… Вы ее с тех пор не встречали? – спросил он у матери, которая ничего больше не слышала, уже за дверью, в уличном шуме, шорохе снега и свисте ветра.

Малышка обернулась и покачала головой.

– Никогда? – настаивал он, удерживая ее ручонку между свертками, которые несла мать. – Никогда?

– Нет, – ответила Милли. – Нет, мы больше никогда ее не видели.

Она успела помахать ему рукой, когда мать уже тащила ее прочь из магазина в белый вихрь. А он так и остался стоять, словно замороженный, уткнувшись лбом в витрину.

Шик долго терпела и наконец решилась подойти.

– Вы взволнованы, – тихо сказала она.

Он не ответил. Он был… снова за стеклом. В герметически закрытом сосуде. Они стояли рядом перед заснеженной витриной, ничего не видя.

– Эта девочка напомнила вам о чём-то плохом, – решилась Шик.

Уайти повернулся и долго смотрел на нее молча, словно не узнавая.

– Нет, – сказал он наконец. – Нет, не о плохом.

Он опустил глаза на книги, принесенные продавщицей, и как будто не понял, зачем они здесь. Потом вдруг положил их на прилавок, прямо на стопку других.

– Простите меня, – выдохнул он, быстрым шагом направился к двери и вышел из магазина.

Шик видела, как его силуэт смешался с густым снегом и растаял в нем. Она стояла и ждала.

Ждала. Ждала. Ждала бесконечные полчаса, пока не поняла, что он не вернется.

Утром 20 декабря Джослин открыл один глаз и удивился, почему сердечная мышца сокращается в бешеном темпе, тогда как еще минуту назад вся его анатомия почивала мирным сном младенца.

Что с ним – эмболия? Тахикардия? Джослин ощупал ребра, посчитал пульс. От эмболии однажды утром в одночасье умер Жан, хомячок мадам Ванильон, учительницы начальной школы. Еще десять минут назад Жан потешал класс, крутясь в железном колесе, и бац! – вдруг упал навзничь лапками кверху. Мадам Ванильон расплакалась, а Люпино, самый маленький в классе, закрыл глаза руками и кричал, что еще никогда не видел мертвеца.

Джослин рывком сел и понял, что происходит что-то странное. Он не слышал ни звука, а сумрак в студии заставил его задаться вопросом, который теперь час. Он взглянул на будильник – и вдруг вспомнил. Новогодний бал в Пенхалигоне…

Это же сегодня!

И хотя его сердце вновь заметалось в груди – совсем как бедняга Жан в колесе, – Джослин почему-то успокоился. Он был просто… счастлив.

Он встал, зажег свет, хотя по часам уже давно рассвело, и раздвинул занавески на полукруглом окне.

Брови сами собой нахмурились. За окном не было видно ни тротуара, ни прохожих. Зачем кому-то вздумалось натянуть большую простыню по ту сторону стекла? Надев жилет, так как было не жарко, он решил выйти посмотреть.

Джослин поднялся по ступенькам, открыл дверь… и исчез.

* * *

Последним, что он помнил, была приятная прохлада свежего крема шантильи, наполняющего горло и нос. Мама говорила, что крем лучше «восходит», если взбивать его в миске со льдом.

Первым, что он увидел, был круг склонившихся над ним встревоженных лиц. Истер Уитти, миссис Мерл, Черити, Силас, вскинувший на плечо укулеле, и кто-то незнакомый, толстый, в теплой куртке и меховой шапке. И еще… Артемисия? Да, это была она.

– Как ты, старина? – спросил Силас.

Джослин привстал под одеялом, которым был укрыт, с секундным опозданием осознав, что одет он под ним очень относительно, даже скорее раздет. Он натянул одеяло до подбородка и снова опустился на софу.

– Ну и напугали вы нас, – прощебетала миссис Мерл.

– Что случилось? – воскликнул он, тоже вдруг испугавшись, сам не зная чего.

Они были в пансионе, в гостиной с маковым ковром. Силас, услышав вопрос Джослина, отошел, присел за столик с гнутыми ножками и принялся пощипывать струны укулеле.

– Что-то случилось? – повторил Джослин, которому от нависших над ним внимательных лиц стало по-настоящему страшно.

Тем более что сам Дракон соблаговолил спуститься со своей горы…

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался толстый незнакомец в меховой шапке и, сунув нос в туго набитый портфель, извлек оттуда шприц.