«Сегодня в священной долине Олимпии, обсаженной оливами, открываются Олимпийские игры, которые продлятся пять дней. Бег, борьба, метание копья, диска, состязание колесниц – по-прежнему главные виды Олимпиады. Италия, как всегда, рассчитывает на самое большое количество венков из священной оливы».

«Акта диурна». Ноны июня. 10-й день до Календ июля[92]

Он ждал её с утра. Она приходила регулярно раз в десять дней, приносила деньги и корзину с яствами. Сегодня был такой день. Кумий побывал в термах и у цирюльника, купил новую тунику. Сегодня был его день – он знал это. Едва Верма вошла, Кумий схватил её за руку и подвёл к столу.

– Сегодня у нас будет пир! Я закончил библион. О счастье! Вот он! – Кумий схватил рукопись и прижал к груди.

Потом бросил папку на кровать, зубами вырвал пробку из тёмной бутыли и наполнил новые хрустальные чаши.

– Выпьем, чтобы он был бессмертен, как боги.

– Выпьем,-согласилась Верма.

Он обнял её за талию. Она могла бы задушить его голыми руками, если бы захотела. Но не захотела. Вместе они рухнули на кровать. Листы рукописи лавиной хлынули на пол. Бесчисленные страницы, испещрённые чёрными знаками литер. Клеймённые страницы. Клеймённые тысячами и тысячами желаний, готовые к исполнению…

– Верма, ты хоть знаешь, что это такое – исполненное желание? – Он хохотал между поцелуями. Она тоже.

«Если она меня задушит, – подумал Кумий, – я умру счастливым».

Но Верма не стала его душить, и он не умер.

Он разбудил Верму ночью. Стоял совершенно голый, прижимая к груди ворох страниц.

– Что? – не поняла она и, щурясь со сна, заслонилась рукою. – Ты о чем?

– Отнеси эту рукопись центуриону Марку Пробу.

– Проб давно не центурион. Он подал в отставку.

– Неважно. Отнеси ему рукопись. Он честный человек. Честный и смелый.

Знаешь, я не смогу переправить рукопись в Альбион. А он сможет.

– Ты толкаешь его на измену Риму?

Кумий затряс головой.

– Это не измена. Служить Бениту – измена. Проб – умный человек, он это понимает.

– Но я давала присягу.

– Кому? Риму и императору. Но не Бениту.

– Ты ошибаешься. Гвардию заставили присягнуть лично Бениту. Как раз сегодня.

Кумий беспомощно моргал, глядя на Верму. Он не слышал о таком безобразии. Совсем одичал на своём чердаке. Как сенат дозволил такое, или… в Риме, быть может, уже нет сената?

– Безумцы… идиоты… – Кумий, ошарашенный этой новостью, плюхнулся на кровать.

– Я передам рукопись Пробу, – неожиданно согласилась Верма.

– Как? А присяга?

– Я ведь не читала рукопись. И к тому же свобода слова ещё не отменена.

– Формально, а на самом деле…

– Я присягу тоже давала формально, – перебила его Верма.

– Логично, – Кумий ухмыльнулся и тут же тяжело вздохнул. – Свобода слова… как легко Рим готов от неё отказаться. А ведь ещё Диоген считал её величайшим даром.

– Не знала, что ты киник! Кумий обвёл рукой чердак:

– А кто ещё, кроме киника, согласится здесь жить?!

* * *

Курций понимал, что безумно рискует.

Но это понимание жило где-то на дне сознания, заглушаемое куда более сильным чувством – азартом схватки. Неважно, что схватка безнадёжна и все силы у противника. Разве это имеет какое-то значение. Главное, что справедливость была на стороне Курция.

Он искал очень долго. Он вынюхивал, выискивал, он буквально по крупицам собирал сведения. По ночам ему снилось, как он входит в крошечный убогий домишко где-нибудь в пригороде, и с койки ему навстречу поднимается немолодой человек с бледным лицом и бегающими глазками. Он так часто видел это в мечтах, что когда наяву он распахнул дверь и увидел этого человека, его охватило какое-то странное разочарование.

«Ну, вот все и кончилось. Дело ты сделал. А теперь остаётся только проиграть».

С этой мыслью о проигрыше он придвинул колченогий стул и сел. Человек продолжал стоять, уронив плетями длинные, переплетённые узлами вен руки.

– Почему ты не уехал из Италии, Котт? – спросил Курций.

Голос его звучал устало. И немного зло. Его злило, что на этого чудака ушло столько времени. Чуть-чуть бы раньше… А теперь просто не успеть победить.

– Все равно бы нашли.

– Так ты мне расскажешь про Бенита?

Котт вздрогнул всем телом.

– Ты знаешь, совершённый муж?

– Разумеется. Я все знаю.

– Он заплатил мне, чтобы я ушёл из дома. Я его ненавидел. Но такая сумма, такие деньги…

– Значит, ты предал Элия?

– Не его.

– Марцию.

– Она всего лишь конкубина.

– Ты её не любил?

– Истеричка. – Котт брезгливо скривил губы.

Курций кивнул:

– Теперь тебе придётся выступить в суде. Котт отрицательно покачал головой.

– Качать головой можешь сколько угодно. Все равно тебе некуда деться.

– Бенит меня убьёт.

– Разумеется. Но ты выступишь. Тогда у тебя есть шанс спасти свою шкуру. —

Курций и сам не верил, что такой шанс есть. Но что заставляет его драться? Быть может, то проклятое питьё, что дал ему Логос? – Иначе тебя убью я.

– Одними моими показаниями не свалить Бенита, – заметил старик.

– А это уж не твоё дело, – огрызнулся Курций.

«У жителей Альбиона нет ни подлинной науки, ни подлинного искусства».

«Голос старины», финансируемый на средства из-за границы, оскорбляет Рим и нашего любимого диктатора".

«Акта диурна», 8-й день до Календ августа[93]

Кумия сбросили с кровати на пол. Он не сразу понял, что случилось. Лишь когда подбитая гвоздями подошва впечатала в пол его лицо, до него дошло – явились исполнители.

– Мерзавец! – Мощная рука вздёрнула его с пола и ткнула в лицо мятые скомканные страницы. Рукопись? Ужас прошил тело насквозь. И тут понял – не рукопись, нет – от бумаги, дешёвой и мягкой, исходил восхитительный запах типографской краски. Книга! Кто мог подумать, что именно так ему сообщат о долгожданном издании!