– Ты, как видно, ещё не пробовал касторки с бензином! – бушевал исполнитель. – Так попробуешь.

Железные пальцы выпустили тунику, Кумий шлёпнулся на пол. Дрожащими пальцами взял комканую книжку. Развернул. Его библион. Значит, Проб все-таки передал рукопись. Отпечатано в Лондинии… Анонимно. Но исполнители все равно прознали. Замечательно… отпечатали… читают… смеются… плачут… и теперь уж точно убьют… теперь уж точно… Только бы не пытали… он так боится боли… он все скажет.. и про Проба… про всех… Но он не хочет… не должен… О боги! Спасите!.. Кто-нибудь! Спасите… О боги! Куда же вы смотрите, или не смотрите вовсе?!

Его впихнули в вонючий фургон и повезли. Он старался не думать. Он готов был на все – все рассказать, сдаться, выдать имена. Силы мгновенно его оставили. Потом он вспомнил про Верму и Марка Проба. Придётся их выдать. Но это невозможно. Но как же… как же… неужели он вынесет пытки в застенках… он не сможет…

Он решил, что будет орать, визжать, умолять о снисхождении. Что-нибудь выдумает. Уж на это он способен. Хотя бы на это. Он видел, будто во сне, низкую арку ворот, просторный мрачный двор, однообразные ряды зарешеченных окон. Потом коридоры. Исполнители в чёрном. Повсюду исполнители. Откуда их столько? Может быть, на самом деле все жители Великого Рима подались в исполнители? И только один Кумий ничего не исполняет… Или исполняет? Но что-то совершенно иное… Почему он другой?.. Почему? Ему так хочется быть со всеми. Но он не может, просто не может, и все.

Его ввели в крошечную каморку. Свет из оконца едва сочился. Лампочка под потолком едва теплилась. Пахло мерзко. Латринами, давно не мытыми, загаженными. Двое здоровяков открыли ему рот и влили мерзкую жирную вонючую жидкость.

– Счастливо оставаться! – воскликнул исполнитель и, ухватив Кумия за волосы, припечатал к каменной кладке половиной лица.

Внутри что-то хрустнуло, на грудь полилась кровь. Кумий сполз на пол, сжался в комок. Внутри мерзко пульсировало. Тошнота подкатывала к горлу. Хорошо бы его вырвало. Надо вызвать рвоту. Кумий засунул пальцы в рот. Долго давился и кашлял. Наконец мерзкая горькая жидкость полилась изо рта.

Тут же дверь отворилась.

– Добавка! – весело крикнул исполнитель.

– А ведь они – гении… как могли… как могли… – корчась на полу, бормотал Кумий.

Он не помнил, сколько прошло времени… час… два… Грязь и вонь камеры, все тело липкое, мокрое, вонючее… Отвращение к самому себе… Что может быть страшнее отвращения к себе, к своему телу, к своей душе! Спасите! Кто-нибудь, спасите! И тело, и душу!

Исполнители вернулись.

– Кто передал рукопись в Лондиний? – заорал исполнитель, пиная Кумия сапогом.

– Не знаю. Украли! Я дал почитать…

– Кому?

– Помпонию Секунду. – Он точно знал, что Помпоний уже умер. Исполнителям до него не добраться.

– Врёшь!

– Правда! А его убили. И рукопись мне не вернули. Жулики! И вот спустя столько времени…

Они поверили. Ушли. Передышка. Хотя вряд ли муки на горшке, когда выворачивает наизнанку кишки, можно назвать передышкой.

Исполнители вернулись.

– Врёшь! Ты написал все это позже. Посчитали, значит. Почитали. Гении, их не обманешь. С Кумия градом лил пот. Зубы стучали.

– Кому ты отдал рукопись? Кому? Кому же… Кого можно подставить, не рискуя? Кого Бенит не осмелится тронуть?

– Валерии. Весталке Валерии. Лично. – Уж её они не тронут… Во всяком случае Кумий на это надеялся. Сквозь боль, сквозь ужас ещё прорывались обрывки мыслей, будто побег тополя сквозь слой дерьма… сравнение… откуда-то… им придумано… записано? Или нет? Где записать?

– А кто передал твою мерзкую рукопись в Лондиний? Кто?

Нет, нет, невозможно…

– Не знаю.

Удар по лицу. Чудовищная боль. Все плывёт перед глазами. Кумий ползает по полу со спущенными штанами. Из заднего прохода льётся по ляжкам липкая вонючая жидкость. Кумия рвёт одной жёлчью. Исполнители фотографируют его. При каждой вспышке камеры Кумий вздрагивает и припадает к покрытому нечистотами полу.

– Вот подлинный вид современного писателя, – смеётся исполнитель.

Завтра эти фото появятся на первой полосе «Первооткрывателя» с подписью:

«Известный сочинитель Кумий во время очередной оргии». Но Кумию уже все равно.

– Кто передал рукопись в Лондиний?

Губы сами выдохнули:

– Проб… Марк Проб… Оставьте меня… помогите… кто-нибудь… помогите…

Один из исполнителей уходит. Во всяком случае Кумия больше не бьют. Ему даже приносят какую-то белую жидкость в глиняной чашке. Рисовый отвар. Всего несколько глотков. Какое блаженство… спасибо… спасибо…

Кажется, Кумий забылся на час или два. Очнулся от новых спазмов в кишечнике. Он сидел на горшке, когда дверь снова распахнулась.

– Выметайся! – приказал исполнитель. Кумий не понял. Так и остался сидеть.

– Сказано: вон.

Он поднялся и со спущенными штанами поплёлся из камеры. Ему вдруг представилось, что Неофрон смотрит сейчас на него и видит его унижения. У Кумия сами собой потекли из глаз слезы.

– Умереть, умереть! Тогда бы… тогда бы… Да, тогда бы он не выдал

Проба.

«Вчера по подозрению в измене арестован отставной центурион Марк Проб».

"Сенатор Флакк и его прихвостни надеются с помощью своих продажных

вестников пробраться на выборах в сенат. Но у Бенита и всех патриотов Рима ответ прост: мы исполняем желания, мы воплощаем Мечту Империи. Это начинают понимать во всех частях Империи. Испания и Галлия, поначалу активно противодействующие диктатору Бениту, теперь начали активно его поддерживать.

Смелым помогает Фортуна – эта старая истина продемонстрирована наглядно:

яростный противник диктатора Бенита, председатель Большого Совета Бренн скоропостижно скончался в Лютеции".

«Акта диурна», 7-й день до Календ августа[94]

Внешне Марк Проб казался абсолютно спокойным. Макрин лично вёл допрос.

– Ты за все ответишь, – пригрозил Макрин.

– За что именно?

– За мерзкую рукопись, что издана в Лондинии.

– Нет закона, запрещающего печатать книги за границей Империи, – тут же отозвался Проб.

– Это оскорбление Величия.

– В книге нет ни слова про императора.

– Клевета на Рим.