Алина!

Предательница… нельзя доверять женщинам. Прав был Чистильщик. Твари, твари… все до одной твари. И эта, тощая, собиравшаяся броситься на него, – неужели думала, что Ланселот слеп и не видит ее ухищрений? – хуже прочих. Спрашивает о том, о чем ей и знать не положено.

За что он убил Кару?

За сволочизм. За смех. За… за то, что слишком долго вытягивала из него душу.

Он пришел умолять ее. Найти было не так и сложно – Кара никогда не задумывалась о том, сколь яркий след оставляет кредитка. И этот пансионат. Номер для двоих. Постель.

Любовник.

Стриптизер, значит… высокий, мускулистый и смуглокожий. Человек с глянцевой картинки, каким Ланселоту никогда не стать. Ах, если бы Кара еще не смеялась над ним…

Но она же хохотала во весь голос!

Сволочь!

И разве мог он не сделать то, что следовало сделать давно… Ланселот ни о чем не жалеет. Разве что о собственной доверчивости. Он думал, Алина другая. Он готов был заботиться о ней, а оказалось, что забота эта ей не нужна. Она выбрала Леху, тупого, неповоротливого Леху, хама и сволочь… все вокруг сволочи.

Но вот чтобы так.

Нелепо.

Запеканкой по голове.

Его выводили под конвоем, и Ланселот старался идти гордо, но почему-то хотелось плакать… хорошо, что мама умерла, так и не узнав, что ей не удалось спасти Ланселота от Кары.

Она не королева!

Притворялась!

В машине, где воняло человеческим потом, Ланселот расплакался…

…поездка в Шуазель состоится, как и было запланировано. И маркиза де Помпадур будет сопровождать короля, несмотря на откровенное недовольство новой фаворитки. Внезапный обморок Жанны, которая прежде в обмороки не падала, весьма обеспокоит Его Величество.

Она оправится.

Ненадолго.

И уже понимая, что надежды не осталось, попросит короля ее отпустить. Он откажет. У него не так много друзей, чтобы расставаться с ними. И маркизу отвезут в Версаль.

15 апреля 1764 года в королевской хронике появилась запись: «Маркиза де Помпадур, придворная дама королевы, умерла около 7 часов вечера в личных покоях короля в возрасте 43 лет».

И эта последняя, небывалая честь, сравнявшая Жанну-Антуанетту д’Этоль с особами королевской крови, станет последним признанием Его Величества если не в любви, то в глубокой привязанности. Он выйдет попрощаться с женщиной, которая владела его разумом и душой более двадцати лет, и, стоя под проливным дождем, глядя на то, как похоронная процессия удаляется по направлению к Парижу, скажет:

– Какую отвратительную погоду вы выбрали для последней прогулки, мадам!

Королю даже послышится ее смех – Жанна, как никто иной, умела понимать его шутки… но Жанны больше не было.

Ее похоронят в усыпальнице монастыря капуцинов.

Памятью о ней останутся долги, исчислявшиеся миллионами ливров. И завод по производству фарфора в Севре. Школа для детей ветеранов. Французская энциклопедия Дидро. Запрет на действие ордена иезуитов. Бокал для шампанского формы «Тюльпан» и новый способ огранки алмазов. Сумочка-ридикюль. Розы. Олений парк. Дворцы. И множество слухов…

Елку ставили во дворе. Леха купил самую большую, которую только сумел найти, причем не елку, а сосну с какими-то невообразимо длинными иглами. Ко всему иглы были сизого цвета, и дерево выглядело престранно. Но Леха уверял, что так даже лучше.

Елки есть у всех. А новогодняя сосна – только у Лехи.

Украшали вместе.

Дашка переругивалась со Славкой, еще не в силах понять, готова она его простить или же не готова, но точно зная, что отпустить с миром у нее не выйдет. Дашка вообще не очень-то понимала смысл этого выражения: отпустить с миром.

Оно для таких альтруистов, как Алина.

Та, взобравшись на табурет, пыталась дотянуться до верхушки, чтобы водрузить на нее полумесяц. Игрушки и те у Лехи были странными. Сам он ворчал, что Алине делать нечего и полумесяц вполне повисит пониже… Алине и вправду делать было нечего.

Совершенно.

Она дошила зайца и принялась за покрывало из лоскутов, но эта работа прежнего удовольствия не приносила. И вообще все, конечно, было хорошо, но… не так.

Вежливый Леха, который все никак не справится с чувством вины и потому сам на себя не похож. До того не похож, что Алину тянет его пнуть. У нее прежде таких странных желаний не возникало.

Притихший Славка огрызается вяло и в глаза смотреть стесняется.

Дашка на взводе.

И суд, где Алине предстоит выступить.

Макс, признанный вменяемым, – Алина не представляла, как этого человека можно вменяемым признать! – и потому готовый предстать перед судом. Он сознался в семи убийствах и, по Дашкиным словам, сделал это с гордостью, точно верил, что способность убить другого как-то возвышает его над прочими.

Макс писал письма. Алина выбрасывала их в камин, надеясь, что поток этот словесный когда-нибудь да прекратится. И точно знала, что загадать на Новый год.

Леха вытащил из ящика ворох разноцветных гирлянд и вдруг сказал:

– Аль, выходи за меня замуж.

– Так я уже…

– Неа, ты взаправду выходи. Чтоб, как положено… ну без всяких там… короче, ты поняла.

Поняла. Без условий и тайных сговоров против родителей.

– Я договорюсь… и вообще в Лас-Вегас рванем. Там всех женят. Или еще в Таиланд. Мой кореш там был со своей бабой. И женился типа как местный… или в Африку еще. Куда захочешь.

Алина никуда не хотела. Зачем ей Африка, когда здесь зима. И снег, которого во дворе собрались целые сугробы. В доме есть настоящий камин – его, оказывается, ни разу не разжигали – да и сам дом потихоньку менялся.

Вот только…

– Алька, не вздумай соглашаться! – крикнула Дашка, уворачиваясь от снежка. – Он тебя опять в авантюру втянет…

Не втянет. Он боится, что Алина его не простит и уйдет, и если откажется, то совсем поверит в это. Странно: Леха никогда не говорил ей ничего подобного, но она и без слов понимала.

– У меня одно условие… нет, два.

Он кивнул: согласен.

– Во-первых, убери куда-нибудь эту бабочку. Куда угодно. Я не хочу ее больше видеть.

После того дня Алина не заглядывала в бархатную коробку. Бабочке наверняка было одиноко, и порой на Алину накатывал страх: вдруг да без нее, без золотой броши, все разладится. Алина станет прежней собой, некрасивой и невезучей, и Леха, осознав, что его обманули, разозлится. И наверное, бросит.