с людьми: мы имеем в виду забор из кольев и бревен и камни, наваленные позади забора. Видимо, Клаас боялся каких-то очень опасных врагов. Быки, загнанные в эту ограду, вяло поднимают свои морды, рассеянно пережевывают скудное, в спешке приготовленное месиво, вдыхая пары влаги, до которой не могут достать.

Что же побудило белого дикаря добровольно отказаться от лежавшего всего в нескольких шагах великолепного местечка, настоящего цветника, созданного тропической феей? Впрочем, сама почва здесь благоприятствует буйству пышной растительности, самые разнообразные деревья произрастают в изобилии на этом кусочке пустыни, превращенном в настоящий Эдем.

Здесь растут огромные купы бамбука, сжатые у основания и развевающиеся вверху, как огромные султаны. Их твердые, правильной цилиндрической формы коленчатые стволы, покрытые нежно-зеленой листвой, раскачиваются при малейшем дыхании ветерка, и тот, кто однажды слышал их странный шепот, никогда его не забудет. То тут, то там среди этого зеленого моря возвышается одинокая пальма, подобная неподвижной колонне с капителью из листвы. Древовидный папоротник переплел свою причудливую листву с листвой дикой финиковой пальмы; гуайява с красноватой корой смешала свои ароматные плоды с венчиками индигоферы. Смоковницы, у которых нижняя часть листа светлая, а верхняя усыпана темными пятнами, похожими на запекшуюся кровь, мрачно возвышаются рядом с каучуконосным фикусом, у которого ветви отягчены широкими гладкими листьями, твердыми, как металлические пластинки. Затем для очаровательного контраста над этим цветником сплетается в кружево нежная листва стручковых: верблюжья акация, дерево, стручки которого питательны; акация колючая, вся утыканная опасными шипами; гигантская мимоза, которая сворачивается, едва к ней прикасается хоботок насекомого или крыло бабочки; мимоза с опьяняющим запахом и баугинии, испещренные причудливыми полосами.

Тут и там возвышается одинокий зеленый купол баньяна. Никакое дерево не может расти в тени этого гиганта тропических лесов, бесчисленные стволы которого высасывают из почвы всю ее влагу. Под ним может расположиться целое племя.

Необозримым ковром раскинулись густые и сочные травы, украшенные ослепительно-яркими цветами мака, иксии, амариллиса, брунсвигии. Обращает на себя внимание цветок чистой белизны, каждое утро покрывающий землю благоуханным снегом. Он живет лишь один день. Из-за формы венчика туземцы зовут его «тлаку-еа-питсе» – «нога зебры». Его лепестки, распустившись, привлекают рои бабочек, похожих на ожившие драгоценные камни, которые высыпались из волшебной шкатулки феи цветов. А бабочек подстерегают быстрые кузнечики, деловитые муравьи, шумливые стрекозы.

На больших и малых деревьях, на стеблях и на ветвях, на травах и на цветах, на скалах, на камнях, торчащих из ручьев, и на болотах двигается, прыгает, летает, охотится, ловит рыбу целый мир птиц, еще более разнообразных, чем растения, которые также собрались в этом месте, благодаря многообразным дарам почвы.

Красивые щурки, у которых изумрудные крылья окаймлены сапфиром, с веселым шумом гоняются друг за дружкой и при малейшем подозрительном шорохе прячутся в ямках, которые они себе вырыли на берегу реки и которые служат им гнездами. Оранжево-голубые зимородки ныряют быстро, как стрелы, ловя свою добычу; большие пеликаны, объединяющиеся в стаи до пятисот голов, взлетают и спускаются где-то в отдалении, описывая правильные круги, настолько симметричные, что их стаю можно принять за гигантскую змею. Клесты, с темными спинками и светлыми грудками, алыми клювами, важно следят за своими гнездами, вырытыми в песке, в любой момент готовые защитить насиживаемые яйца от нападения белогрудого ворона и прожорливого марабу. Суетливый и крикливый зуек, вечно сердитый, злобный, как моська, но храбрый, как львенок, старается, по одной только своей сердечной доброте, восстановить порядок среди пернатых. Он смело преследует больших, поддерживает малых и предупреждает стычки. Но сколько хлопот и забот, сколько крику! Маленькие зеленые желтоплечие попугаи, самые неугомонные болтуны здешних мест, вынуждены замолчать, равно как и черные ткачи с коричневой полосой, которые не менее любят поболтать, чем их родичи – кассики и иволги.

Пурпурные ибисы, которые среди всего этого гомона сохраняют бесстрастное величие египетских божеств, парят над торжищем, озабоченные только тем, чтобы вырвать личинку или мелкую рыбешку у розовой колпицы, у райского журавля с голубым оперением, у красного фламинго, у журавля-красавки, у красивой белой цапли или у дерзкой чайки.

Большие гуси в черном одеянии, с грозной шпорой на крыле, пасутся рядом с цесарками и куропатками, ищущими у себя под ногами муравьиные яйца.

Время от времени большая птица с пепельно-голубой спинкой и светлой грудкой камнем падает с высоты, на которой она держалась одиноко с гордостью гладиатора. Она испускает пронзительный крик и падает в траву, и тотчас завязывается борьба с невидимым противником. Птица прикрывает себя крылом со шпорой, как щитом. Перья на голове и на шее нахохливаются, птица яростно бьет клювом и шпорой, затем снова величественно взмывает ввысь, держа в когтях змею, которой она раздробила череп. Это птица-секретарь, называемая также змеиной птицей.

Наконец, к трепещущим звукам, напоминающим арфу, которые издает великолепный красный трогон, присоединяется металлическое «дзинь-дзинь-дзинь» ржанки. Этот звук до такой степени напоминает звон наковальни, что туземцы прозвали птицу «сетулатсепи», что означает «кующий железо». Услышав этот тройной удар молота, крылатые певцы тотчас смолкают. Всем известна бдительность пигалицы-кузнеца. Ее звучный призыв – не что иное, как крик тревоги: он означает, что птица заметила белоголового орлана-крикуна, который сейчас налетит на ветви акации, хотя они и кажутся необитаемыми. Неожиданно стая красивых птиц с нежно-зеленым оперением, сливающимся с цветом листвы, улетает с паническим шумом. Это зеленые голуби: крик сетулатсепи еще раз спас их от когтей хищника.

Короче – повсюду вокруг торжествует природа, жизнь бьет ключом в этом перелеске. А в доме на колесах жильцы заперлись наглухо, точно они не хотят видеть это великолепное зрелище и не боятся духоты.

Но что это за паника внезапно охватила жителей тропического леса? Они как будто привыкли к виду фургона. Это соседство до сих пор нисколько не угрожало их жизни и свободе. Но вот они стремглав улетают, исступленно крича.

Причина этого внезапного и поспешного бегства скоро станет понятной. Послышались человеческие голоса, приглушенный топот лошадей, и на опушке показывается многочисленная группа всадников в грязных одеждах, с помятыми лицами и всклокоченными бородами.

Два гиганта выступают впереди. Они командуют «стоп» и подходят к забору, которым окружен фургон. Дверь тихо открывается, и высовывается угрюмое лицо Клааса.

Он бросает мрачный и подозрительный взгляд на новоприбывших, которые стоят под деревом, затем с решительным видом выходит, держа наготове свое длинное голландское ружье.

– Это вы, Корнелис? Это вы, Питер? – ворчит он. – Что вам надо?

– Брат мой Клаас, – насмешливым тоном отвечает Питер, человек с рубцом через всю голову, – вы не очень любезны.