– Я бы так не сказала. Мне от здешней еды дурно, тянет прилечь. Меня стюард впустил.

Я кивнул.

– Понятно.

– Но когда я раздеваюсь, мне лучше. – Кей надула губы. – Тебе не нравится мой сюрприз? Тогда я прилягу где-нибудь еще.

– Нет-нет, не надо. – Теперь я уже и сам раздевался. Не заметив иронии в собственных словах, я добавил: – Это опасно.

– Все волнуешься за меня. – Она засмеялась. – А помнишь, как ты вынимал те болты? «Болты», они ведь так по-вашему называются? Трудился над ними и так, и сяк, и молотком по ним стучал, и маслом мазал. Изо всех сил старался – надо, мол, вынуть эти болты!

– Ты про болты в петлях клетки? Ну да, я их вытащил.

– А может, я тебя дурачила? Может, я сама могла просунуть руку через прутья и их вытащить? – игриво сказала она.

Я понимал, чего она добивается, но идти у нее на поводу не собирался.

– Может, и дурачила.

Там было три петли, и с первой я провозился почти час. На две остальные пришлось потратить по двадцать минут, хотя я уже знал, что с ними делать.

– Я тоже волнуюсь. За тебя. Это плохо, да? Очень плохо.

Я был тронут.

– По меньшей мере глупо…

– Нет, не глупо, просто плохо. Я боюсь сделать тебе больно. – В ее голосе слышалось искреннее беспокойство.

Полоска нежного пушка тянулась от ее лобка к пупку. Я гладил ее, продолжая разговор.

– Мне уже причиняли боль. Но я жив, как видишь.

– Зачем ты приехал в Африку?

– Я много читал о ней и решил, пока еще молод, увидеть все это собственными глазами.

Я вспомнил, как тяжело далось мне это решение и какое облегчение я почувствовал, когда корабль отплыл. Мне вдруг показалось, что я могу все – даже взлететь.

Она молчала, и я продолжал:

– Я хотел поохотиться на крупную дичь. На слонов, носорогов, гиппопотамов. Львов и леопардов. Мечтал, что развешу по стенам головы животных. Ну и все в таком духе…

Она засмеялась:

– И долго бы ты ел убитого слона?

– Ты права. Убивать надо только того, кого собираешься съесть. Я охотился на антилоп, чтобы накормить своих спутников. Нас было шестеро: четверо носильщиков, Джакада и я. Обратно вернулись всемером. С тобой.

– Ты стрелял в бабуинов. Я навсегда перед тобой в долгу.

– Они могли убить тебя.

Я говорил правду – они бы ее убили, если бы я им не помешал. Когда они бросились врассыпную, последними бежали те, кто подобрался к ней ближе всего. Израненные. Истекающие кровью. Хромые. Притихшие. Те, кто уцелел, громко галдели. Но не эти. Одному из них оторвало лапу. Но не моей пулей и не пулей Джакады.

– О чем ты думаешь? Ты все время думаешь. И молчишь.

– Да, пожалуй.

Мы лежали рядом в темноте, пот выступал на наших телах.

– Когда станешь старый-старый, захочешь говорить, но никто не станет слушать. Скажут – он старик. А старики ничего не понимают.

Что ж. Сегодня я и вправду чувствую себя старым. Вы даже представить не можете, каким старым. И вот что я скажу: старики понимают одно. Они понимают, как многого не знают. Была ли Кей одержима духом леопарда? Или душой леопарда? Что она такое, эта так называемая душа, если ее, например, можно передать другому как носовой платок? Или, может быть, она уходит сама, как человек, покидающий родительский дом?

Действительно ли Кей (или Марта?) могла превращаться в леопарда? Звучит смешно, но человеческие глаза не отражают свет. Его отражают только глаза животных.

– Ты убивал слона? Много мяса отдал тем, кто помогал на охоте?

– Нет. Ни разу не убивал.

– Для целого племени слон – хорошая добыча. Там много голодных ртов. Дети заползают в слона, а потом выползают из него с полными животиками слонятины.

Она тихо засмеялась.

– Я не убивал слона, – повторил я.

– Стервятники, гиены, шакалы придут к тебе. Скажут: «Накорми нас, бвана. Мы дети твои!»

Точно, подумал я. Они придут и будут правы. Они – наши дети, наследники человечества.

– Леопарды чистоплотнее нас, – сказал я, обращаясь сам к себе. Я часто говорю сам с собой, если знаю, что прав. – Они убивают, когда голодны, и съедают всю свою добычу. А мы убиваем, чтобы сделать очередной пылесборник, который служит пищей разве что моли. А для наших детей это уже просто мусор.

– Я рада, – почему-то промурлыкала Кей.

– Львы и леопарды боятся нас, как честные люди боятся преступников, а мы их – как преступники боятся полиции.

Я долго молчал, пока Кей не спросила:

– О чем ты думаешь?

Она гладила меня, но было ясно, что это не могло продолжаться вечно.

– Я думал о бабуинах. Они все время галдят, но в их гомоне нет никакого смысла. Наверное, люди когда-то так же галдели, а потом в их гомоне постепенно проступил смысл. Многие ломают голову над тем, как же появилась речь. Вот тебе и ответ на эту загадку.

– В детстве было то же самое. Родители уехали из Англии во Францию. Отправили меня учиться. Готовиться к дошкольной школе.

– К детскому саду, – поправил ее я.

– Это по-немецки. Киндергартен. В Англии так говорят?

– Насколько мне известно, да.

– Тогда я знала по-английски всего несколько слов, которые помнила еще с тех пор, как жила в Англии. Я очень старалась их не забыть. Повторяла перед сном как молитву.

– Потому что в них был смысл. Во французских словах смысл тоже был. Но ты тогда этого не понимала.

– Я люблю тебя, – прошептала Кей, и я задумался, понимает ли она смысл этих слов и что они для нее значат.

И что они значат для меня.

Вскоре, покинув меня, она прошла по коридору в маленькую ванную и вернулась (чего, как я боялся, могло и не произойти), а затем и я покинул ее по той же причине и, вернувшись в тихонько покачивающуюся кровать, застал Кей уже спящей. И она замурлыкала – тихо, раскатисто и глубоко.

Я снова и снова повторял себе, что сплю, а потом встал, быстро оделся и вышел. Ее мурлыкание преследовало меня, пока я не закрыл за собой стальную дверь нашей каюты. На небе к тому времени уже появились звезды.

Африка – прекрасное место, чтобы наблюдать за звездным небом. Если, конечно, делать это не из-под деревьев, а в саванне или на плантации. Море тоже подходит, когда совсем стемнеет и корабль кажется черным. Ходовые огни не мешают. Луч прожектора блуждает во мраке как сияющий карандаш, а потом гаснет. Корабль движется сквозь неподвижный горячий ночной воздух. Звезды не мерцают, а горят ровным светом, как далекие костры, – да, в сущности, они ведь и есть далекие костры.