Что это значит? Неужто сам Бог Всемогущий послал мне награду? Или загадочная магия Святого начала слабеть? Я не знаю. Но я выхожу из-под деревьев на свет и вижу, как углы и крючки слова «БЕЗБОЖНЫЙ» пускаются в пляс, и тают, и преображаются в плавные, текучие письмена моих предков.

Письмена Господа моего.

Абдулла, Слуга Божий. Да, это мой брат. Тот, кто все свои дни проводил с бедняками. Тот, кто кротко упрекал меня за легкомыслие – голосом нежным и сладким, как тростниковая флейта.

А «БЕЗЗАКОННЫЙ»? О да, эти буквы тоже исчезли. На щите моего второго брата я читаю: Абдул Хакам, Слуга Бога-Судии. Мысленным взором я вижу, как Абдул Хакам идет по базару между рядами прилавков. Вижу его большую ладонь на рукояти меча. И вспоминаю: вот это мой брат! Он был грозой воров, он защищал равно и богатых, и бедных, и мусульман, и евреев.

Но память тускнеет, как только я перевожу взгляд со щита на огромный красный шатер. И вижу его. Святого. Чудовище под личиной человека. И на сей раз это не видение, а явь.

Где моя храбрость?

Там, в шатре, – исполин. Сверкающий клинок в его руке – длиной в человеческий рост. На его табарде – огромный крест, который не пронзить никаким мечом. Крест, красный, как кровь, как пламя преисподней. И вся эта заколдованная страна устроена так, что мой враг здесь велик и могуч, а я – ничтожен и слаб. И вот он, миг совершенной ясности: я не смогу убить это существо.

Он меня не видит, он не слышит, как хрустит трава у меня под ногами. Возможно, он даже не ждет меня. Он ведет охоту на чудовищ покрупнее. На драконов и демонов.

Я мог бы убежать, спрятаться, выждать время. Здесь это куда как просто.

Но я снова вспоминаю братьев. Веру и закон. И… что-то еще, неясное, ускользающее. То, что когда-то приносило мне радость.

Нет, прятаться больше нельзя. Если я брошу ему вызов, я умру, и смерть моя будет нелегкой. Но прятаться больше нельзя. Я, младший сын, поэт-неумеха, соня и лентяй, выйду на бой за своих братьев, и Бог решит мою участь. Так или иначе, но я найду выход из этой ловушки.

Рыцарь все еще сидит спиной ко мне, и его спина – как гора, закованная в броню. Я мог бы ударить в спину. Но хотя этот выморочный мир и украл у меня Божью любовь, превратить меня в чудовище я не позволю. Этот Альбион не сделает из меня подлеца.

Вероломным убийцей я не стану.

Я вызываю Рыцаря на бой.

Навстречу скачет рыцарь чужестранный —

«Бессчастный», как гласили письмена

На варварском щите его багряном, —

И яростью душа его полна.

Он медленно оборачивается – этот Рыцарь кровавого Красного Креста, этот убийца-Святой, эта ненависть, зовущая себя Святостью. Лицо его сияет нечеловеческой красотой, как беспощадное солнце. Безумие и жажда крови – в его глазах, голубых и холодных, как лед.

С надменной издевкой Рыцарь склоняет голову, принимая мой вызов. Он может себе это позволить: его мерзкое колдовство – надежная защита. Так отчего бы и не поиграть в благородство, когда сомнений в победе нет? Рыцарь вытирает руки об табарду, пятная кровью ее снежную белизну.

И вот мы уже стоим на утоптанной, ровной площадке дуэльного круга. Нас разделяют двадцать шагов. Мы проверяем оружие и доспехи; мы готовим к бою наши души и сердца. И каждый из нас мечтает сразить другого насмерть, хоть я и понимаю, что моей мечте не сбыться. Поперек моего щита, обтянутого кожей, тянется цепочка букв: «БЕЗОТРАДНЫЙ». Грубые, угловатые значки, словно вырезанные ножом, – таково мое здешнее имя, единственное, какое у меня есть.

И снова вспышка! Я совсем еще юн. Я вижу внутренний дворик нашего дома. Старое дерево, под которым я дни напролет просиживал за чтением книг. И какой-то вельможа в желтых шелках – мой отец! – учит меня обращаться с саблей, хотя и знает, что бойца из меня не вырастить.

«Запомни, Безотрадный, крепко-накрепко: ты сражаешься с человеком».

Я сознаю, хоть и смутно, что отец не называл меня «Безотрадным». Но щеку мою вновь обжигает выдох, с которым слетело с его губ это имя.

«Ты сражаешься с человеком, а не с его кинжалом или мечом».

Воспоминание гаснет. Я поднимаю глаза на своего врага. Рыцарь Красного Креста – не человек. Он – сама ярость, закованная в броню. Сама война, облекшаяся плотью.

Мы вскидываем клинки и устремляемся в бой.

Гигантский меч Святого описывает дугу. Я отражаю удар своей саблей и делаю ответный выпад. Мы танцуем со смертью и уходим от нее снова и снова – раз, другой, третий. Но непривычные к бою мышцы с каждым разом слабеют. Долго я не продержусь.

Удар за ударом, удар за ударом. Клинки кружатся стальным вихрем и снова сшибаются – с такой силой, что пошатнулся и я, и мой соперник. На долгий миг мы застываем и только смотрим друг на друга в ошеломлении, как два барана, столкнувшиеся лбами.

Но по лицу Святого, искаженному злобой, я вижу, что для него все это по-прежнему лишь игра. Он дышит легко, и лоб его почти сух. А я уже изнемог и взмок с головы до пят. Каждый вздох – как глоток жидкого огня. Скоро я умру.

Красный Крест снова бросается в бой. Могучий удар выбивает щит у меня из руки, расколов деревянную основу под кожаной обтяжкой. На этот раз смерть проходит совсем близко: я чую запах масла, которым смазан его меч.

Да, скоро я умру, но не смертью труса. Я умру, исполняя свой долг. Повинуясь закону и вере. И…

Время замедляет бег. Мгновенья тянутся как капли меда. Бог сжалился над человеком, что вот-вот умрет на чужбине. Владыка Мира – истинного Мира – дарует мне милость.

Я вижу, как буквы на моем упавшем под ноги щите скользят, подпрыгивают и корчатся. Извиваются и ерзают, будто новорожденные младенцы. Еще чуть-чуть, и я смогу прочесть свое имя.

Мое имя!

Мое настоящее имя, а не то, которое дал мне этот убийца-Святой.

Не то порченое имя, которое он написал на моем щите и подсунул мне в память.

Существо, зовущее себя Святостью, продолжает свою гнусную игру в благородство: ждет, когда я поднимусь на ноги, чтобы принять последний удар.

И я поднимаюсь – медленно, не отрывая глаз от щита, лежащего у ног Рыцаря. Новые буквы сплетаются в вязь, и память вливается в мою опустошенную душу, словно прохладная вода – в иссушенное жаждой горло.

Моя умница-дочка сидит на своей кушетке. Она очень занята. Ей всего четыре годика, но она уже учит буквы.

Моя дочка, Айша. Когда мы узнали, что моей жене больше не суждено родить, я подумал было, что Бог меня наказал, лишив сыновей. Но мы назвали дочку именем жены Пророка.

Айша – Жизнь.

И, глядя, как она растет, я познал настоящую радость. Я смеялся, глядя на ее лукавые забавы. Я гордился, когда она – к недовольству своих дядей – сочинила первые свои стихи. Ее зовут Айша! Чары Красного Креста отняли у меня это радостное имя, но теперь оно снова со мной! Никакой сын не подарил бы мне такого счастья, как моя Айша. Я больше никогда ее не увижу, но я уйду из жизни с памятью о ней.