Адамберг потянулся, закрыл глаза, понимая, что осторожность и молчание Арианы воздвигали на его пути непреодолимые преграды. Их слова катились как два параллельно идущих поезда, без всякой надежды на встречу.

— Расскажи мне о муже, — попросил он, снова облокачиваясь на стол. — Как он поживает?

— Шарль? — спросила Ариана, удивленно подняв брови. — Я уже много лет его не видела. И чем меньше я его вижу, тем лучше себя чувствую.

— Ты уверена?

— На все сто. Шарль — неудачник, который спит и видит, как бы трахнуть санитарку. Ты сам знаешь.

— Но после того, как он тебя бросил, ты больше не вышла замуж. У тебя не было спутников жизни?

— Тебе-то какое дело?

Наконец ее линия обороны дала трещину. В голосе послышались низкие нотки, манера выражаться стала менее корректной. Омега шла по гребню стены.

— Говорят, Шарль все еще тебя любит.

— Вон оно что. Ничего другого я от этого придурка и не ожидала.

— Говорят, он начинает понимать, что санитарки тебе в подметки не годятся.

— Еще бы — где я, где эти свиноматки, Жан-Батист.

Эсталер наклонился к Данглару.

— А в пятачке свиноматки тоже есть кость? — прошептал он.

— Думаю, да, — ответил Данглар, знаком показав, что этим они займутся позже.

— Говорят, Шарль хочет к тебе вернуться. В Лилле ходят такие слухи.

— Вот оно что.

— Не боишься, что будешь слишком старой, когда он вернется?

Ариана издала почти светский смешок.

— Старение, Жан-Батист, — это извращенный замысел, вышедший прямиком из порочного воображения Господа. Сколько лет ты мне дашь? Шестьдесят?

— Ну что вы, конечно нет, — вырвалось у Эсталера.

— Заткнись, — оборвал его Данглар.

— Вот видишь. Даже молодому человеку это известно.

— Что — это?

Ариана взяла сигарету, вновь создавая дымовую завесу между собой и Омегой.

— Ты зашла ко мне незадолго до моего переезда, чтобы сориентироваться на местности и открыть дверь на чердак, едва не сведя с ума в ту ночь мудрого Лусио Веласко. Что ты надела? Маску? Чулок?

— Кто такой Лусио Веласко?

— Мой сосед-испанец. Открыв дверь чердака, ты могла попасть туда в любой момент. Ты появлялась по ночам и тихо скользила там. Потом уходила.

Ариана стряхнула пепел на пол:

— Ты слышал шаги наверху?

— Да.

— Это она, Жан-Батист. Клер Ланжевен. Она ищет тебя.

— Да, ты очень хотела, чтобы мы в это поверили. Я должен был рассказать о ночных визитах, постоянно подпитывая миф о медсестре, которая бродит вокруг меня, готовясь нанести удар. И она бы нанесла его твоей рукой, вооруженной шприцем или скальпелем. Знаешь, почему я не особенно беспокоился? Нет, этого ты не знаешь.

— А тебе следовало бы побеспокоиться. Она опасная особа, я тебя предупреждала.

— Дело в том, что один призрак у меня уже живет. Святая Кларисса. Видишь, как все несуразно.

— Ее убил дубильщик в 1771 году, — подсказал Данглар.

— Голыми руками, — добавил Адамберг. — Слушай внимательно, Ариана, ты не можешь всего знать. Ну так вот — я считал, что по чердаку бродит святая Кларисса. Или, скорее, что Лусио обходит его дозором. Он тоже излучает внутренний свет, и еще какой. Старик очень беспокоился, когда у меня ночевал Том. Но он тут ни при чем. По чердаку ходила ты.

— Это была она.

— Ты никогда о ней не расскажешь, не правда ли? Об Омеге?

— Никто не говорит об Омеге. Мне казалось, ты читал мою книгу.

— У некоторых двойняшек может образоваться трещина, ты сама написала.

— Только у недоделанных.

Допрос продлился до утра. Ромена уложили в комнате с кофейным автоматом, а Эсталера на раскладушке. Данглар и Вейренк поддерживали комиссара перекрестным огнем вопросов. Ариана, несмотря на усталость, все равно не вылезала из шкуры Альфы. Она не протестовала против бесконечного допроса, по-прежнему ни во что не вникая, но и не отрицая существования Омеги.

В четыре сорок Вейренк встал и, прихрамывая, пошел за кофе.

— Мне — с капелькой миндального сиропа, — любезно объяснила ему Ариана, не поворачиваясь к столу.

— У нас нет сиропа, — сказал Вейренк. — Мы тут смесь приготовить не сможем.

— Жаль.

— Не знаю, найдется ли миндальный сироп в тюрьме, — пробормотал Данглар. — У них там не кофе, а бурда и крысиная отрава вместо жратвы. Каким только дерьмом не кормят заключенных.

— Почему, черт возьми, вы мне говорите о тюрьме? — спросила Ариана, сидя к нему спиной.

Адамберг закрыл глаза, моля третью девственницу прийти ему на помощь. Но в этот час третья дева видела десятый сон под чистыми голубыми простынями в новомодном отеле в Эвре, не ведая о трудном положении своего спасителя. Вейренк проглотил кофе и безнадежным жестом отставил чашку.

— Остановите, Господин, сраженье!

Хватало силы вам и хитрости поныне

Брать с боем города, захватывать твердыни,

Но эта крепость вам вовек не сдастся в плен:

Само безумие — вот имя этих стен.

— Согласен, — отозвался Адамберг, не открывая глаз. — Уведите ее. Вместе со стеной, смесями и злобой. Терпеть ее нет сил.

— Чистый ямб, — отметил Вейренк. — «Терпеть ее нет сил». Неплохо для начала.

— Ну, так любой легавый будет поэтом.

— Если бы, — сказал Данглар.

Ариана сухим щелчком защелкнула зажигалку, и Адамберг открыл глаза.

— Мне надо зайти домой, Жан-Батист. Не знаю, к чему ты клонишь, но я достаточно опытна, чтобы догадаться что почем. Предварительное заключение, да? Мне надо забрать кое-какие вещи.

— Тебе принесут все, что нужно.

— Нет, я должна сама. Не хочу, чтобы твои подчиненные копались грязными лапами в моих вещах.

Впервые во взгляде Арианы, которую Адамберг видел только в профиль, промелькнули гнев и тревога. Омега пошла на приступ — этот диагноз она могла бы поставить сама. Потому что Омеге надо было сделать что-то жизненно важное.

— Они посидят с тобой, пока ты будешь собирать чемодан. Но ни до чего не дотронутся.

— Я не хочу, чтобы они сидели там, мне надо остаться одной. Это моя частная жизнь. Ты можешь понять? Если боишься, что я сбегу, поставь своих мудаков под дверью.

«Своих мудаков». Омега стремительно поднималась на поверхность. Адамберг не спускал глаз с ее профиля, бровей, губ и подбородка, угадывая движение новых мыслей.