– А ты представляешь, каково им было, когда они узнали о твоих показаниях? А им наверняка их предъявили, – задохнулся Миша.

Отец промолчал, глядя в пол, и только едва развёл плечи, как бы говоря: «Что случилось, то случилось».

Неделю Миша ходил сам не свой. Неделю его добивало чудовищное откровение: отец, единственный человек, с которым, если бы не его болезнь, можно было говорить обо всём на свете, отец тоже сам за себя. Предательство, враньё, двойные стандарты… особая каста… элита… четырнадцатое апреля шестьдесят первого: толпа несётся вниз по улице Горького, чтоб прорвать цепь милиции, Миша бежит вместе со всеми, бок о бок, у всех общее устремление, все вместе… но, не дай Бог, споткнуться – затопчут. Мишка понял, что он запнулся и падает. Падает под ноги толпе, в бездонную яму – какая разница? Он уже ничего не видел и вслепую сделал последний отчаянный шаг, чтобы освободиться… Жизнь его больше не мучила.

На похоронах причину трагедии не затрагивали. Всех интересовало одно: где он достал пистолет? На выходе из кладбища Игорь услыхал слова одного из Мишиных сослуживцев:

– Мягкий он был, наше время для более кремнистых.

В этот раз встреча одноклассников проходила без шума и смеха, а на старом телевизоре Сусанны Давыдовны стояла стопочка, до краёв наполненная водкой и покрытая сверху ломтиком чёрного хлеба.

Подготовка отчёта шла полным ходом. Любимая диссертация по такому случаю была отложена в сторону. Пока Митя писал и чертил, дирекция затеяла реорганизацию института: отделы кроились – объединялись или, наоборот, дробились. И получилось так, что Митина лаборатория вычленялась из отдела, в составе которого она существовала много лет, и становилась самостоятельной структурной единицей. Хорошо это или плохо, никто пока не знал. Но институтские реформаторы просчитались. А может быть, как раз сделали хитрый ход с заранее обдуманной целью. Так или иначе, но в вышедшей в одиночное плаванье лаборатории оказалось всего два члена партии, а по правилам полноценная партячейка обязана состоять из не менее, чем трёх человек. И двум, имевшимся в лаборатории партийцам, один из которых сам Похолков, а другой – энергичная на собраниях Наталья Петровна, срочно требовалось найти третьего. Но не станешь же подходить к каждому и спрашивать: «Третьим будешь?» Расклад в подразделении известен: кто-то в партию рвётся, но его лучше не надо; кому-то когда-то предлагали, а он не проявил желания; кто-то не подходил по возрасту – слишком стар. По всему выходило, что третьим должен стать Митя. Дисциплинирован, ответственен. Точно: третьим должен стать он. Правда он иногда говорит не то, что надо. Ну, так это пройдёт, изживётся. За то время, что ему ходить в кандидатах, он успеет понять всё. Так они и порешили.

В очередной рядовой понедельник Митя вставлял в рукописный текст куски, которые он насочинял в минувшие выходные, сидя дома на кухне. Насочинял он много, хотя Ленка отвлекала, ставшим уже привычным монологом: «Зачем я вышла замуж, если в результате мужа у меня нет?» Надутые губы, обиженный вид жены не вдохновлял, но он всё-таки насочинял. И вот он сидел и делал вставки в свою часть текста.

Тут открылась дверь, и в комнату вошла Наталья Петровна. Рассказав какие-то несущественные институтские новости, она обратилась к Мите, и что-то в её интонации сразу настораживало. В этой вкрадчивости и лёгкой напряжённости голоса послышалось что-то очень знакомое. Наталья Петровна участливо поинтересовалась, как идут дела с диссертацией. Она раньше никогда про неё не спрашивала. Потом ей захотелось узнать, как продвигается отчёт. Затем она плавно перешла к перечислению Митиных достоинств словно она собиралась выставить его на продажу и нахваливала товар. Когда такие вещи говорят пожилому человеку на его юбилее, это звучит немного картинно, но все понимают, что это юбилей, и так принято. Но сейчас чего это она вдруг? Хотя слова про Митину одарённость и умение им подмечать в геологии то, чего не видят другие, задевали в его душе приятные струнки. И тут он вспомнил: таким же голосом, с такими же интонациями его на заводе приглашали вступить в комсомол. Митя запаниковал.

«Если не выкручусь, – прощай диссертация. Надо суметь перевести всё в шутку и ни в коем случае не сорваться».

И в ту же секунду он услышал:

– Митя, вам надо вступить в партию. Сейчас институту выделили несколько единиц, и одна отдана в нашу лабораторию. Я дам вам рекомендацию. И потом я объясню вам, что вы должны будете сделать в первую очередь.

– Ну что вы? Какой из меня коммунист? – добродушно улыбаясь, возразил Митя. – Партия – это же серьёзная организация. Политическая. А я в политике разбираюсь также, как в законах миграции крокодилов. Если бы речь шла о каком-нибудь кружке, я бы вам отказать не смог. А в партию – нет. Это ж не шуточки. Изо всех вы выбрали самую неудачную кандидатуру.

Но не тут-то было. Вопрос о Мите проработан и утрясён.

– Не спешите, Митя, не спешите. Подумайте. Я знаю, в политике вы разбираетесь достаточно хорошо, – наступала Наталья Петровна высокой грудью вперёд. – Такие люди, как вы партии нужны. И потом… Ну, в конце концов, здесь все свои… Вам гораздо легче будет защитить диссертацию… Это тоже надо учитывать, – уже безо всякой вкрадчивости сухо и деловито поучала Наталья Петровна.

«Хреново дело», – подумал Митя, как тогда, когда он тонул в Джезказганской луже.

– Не торопитесь говорить «нет». Подумайте.

Ни о какой партии, конечно, не могло быть и речи. Не исключено, что раньше, до знакомства с унылым Нижневартовским транспарантом, он не стал бы упираться и написал бы заявление. Не от желания стать коммунистом, а чтоб, как говорят, не дразнить гусей. И не задумался бы о том, что ему, вечному искателю свободы, там не место. Тогда у него членство в партии пошло бы по той же статье, что и поездки на картошку – диссертация превыше всего и ради неё со всем, что валится на голову, надо смиряться. Но это раньше. А сейчас это просто немыслимо. Не-мыс-ли-мо. Но как эту простую мысль донести до Натальи Петровны и при этом не навредить себе?

На следующий день Наталья Петровна появилась снова. На этот раз на ласковые слова и наставления она потратила намного больше времени. Митя испытывал страшную неловкость: дело выглядело так, будто он ломается, набивает себе цену. А на него дождём разноцветного конфетти сыпались дифирамбы. А когда всё лучшее, что можно было придумать, Наталья Петровна выплеснула, Митя услышал уже абсолютную глупость:

– Митя, я думаю, для вас не будет новостью, если я скажу, что ряды нашей партии засорены, в партию проникли всякие там взяточники, непорядочные и просто случайные люди. И в нашей институтской парторганизации такие есть. Наверняка, всё это вы знаете. Поэтому партия нуждается в таких, как вы – честных, порядочных, чистых. Вы молоды, энергичны, умны, вам и оздоровлять партию.

Митя от неё начал уставать. Её уговоры продолжались и завтра, и послезавтра. В словах Натальи Петровны не ослабевал напор, она пыталась подавить его сопротивление, затянуть куда-то вглубь, подобно той зеленовато-мрачной воде реки Уссури, что тупо тянула его под брёвна. В пятницу Наталья Петровна, отчаявшись добиться своего, с искренней тоской и надрывом произнесла: