Он даже не представлял себе, что романтическая и грустная история навечного разъединения любящих людей лежала перед Катей как на ладони. О чем расспрашивать, если и так все до боли обнажено?

Когда Сергей уснул, Катя потихоньку выбралась из кровати, завернулась в толстый плед, набросив край на плечо наподобие римской тоги, и вышла под тяжелое серо-черное небо. В темноте пробралась к качелям, путаясь ногами в мягкой шерсти, и, устроившись на широкой доске, колыхающейся на толстых канатинах, долго и беззвучно ревела под мерный шум прибоя, оплакивая непутевые поступки, никчемные амбиции, быстротечность и непредсказуемость жизни. Ей было горько и оттого, что не вернешь прожитых лет собственной жизни, не окажешься снова в осеннем яблоневом саду без груза проблем и житейских невзгод, с восторженным взглядом лучащихся глаз и чистой душой ребенка…

Она размышляла и о том, не рассказать ли Сергею свою историю, не поведать ли свою больную и темную тайну. Ведь тогда она будет не одна, сможет рассчитывать на его помощь и поддержку. Не придется ей тогда, как Ольге, сидеть в гордом, неприступном одиночестве посередине пустой гостиной, пытаясь сама с собой пережить, переварить, перебороть. Ну а если он не захочет ей помочь, что ж, и не такое переживали…

Но было ясно, что помощь эта будет вопреки твердому Сережиному решению стать Цербером при тайне своего отца. Нельзя будет одновременно и помочь, и сохранить. Невозможно. Сергей станет метаться, выбирать из двух зол…

Попытаюсь сама, решила Катя, попробую, а там видно будет.

В затянутом облаками небе вдруг прочертило четким штрихом, как будто упала звезда. И, понимая, что никакая это не звезда, Катя все же торопилась загадать, успев подумать только одно слово: «Никогда!»

В этом «никогда» сконцентрировалась вся ее решительность, ее боль, надежда и еще многое-многое.

«Никогда!»

Началась новая, непривычная для них обоих жизнь. Как два попугая-неразлучника, они отовсюду стремились навстречу друг другу, приспосабливаясь к этой пьянящей особенности: теперь они пара. Катя проходила нечто подобное в давней, короткой семейной жизни, позже – в жизни с Бобом, но в этот раз все было сильнее, ярче, бескорыстнее. Более зрелым, что ли.

Сергей же впервые чувствовал себя частью чего-то целого, очень живого и теплого, впервые проникался ощущением бескорыстного, щедрого жертвования. Оставить лучший кусочек, освободить лучшее место, предугадать желание, первому успеть принести себя в жертву. Это было как увлекательная, затягивающая игра, переходящая в хобби, а из него – в привычку.

Утром они разъезжались по своим делам, чтобы вечером встретиться вновь. Или не разъезжались, целый день существуя в едином мире, если не одним целым, то параллельными прямыми, неизбежно перетекающими друг в друга по законам Лобачевской геометрии. Общие поездки к родителям, общие встречи с друзьями, – с Катиными друзьями, своими Сергей так и не обзавелся, – общие вечера и общие ночи…

Катя вернулась к своим обязанностям, своей работе, сменив на посту верного, преданного Лидусика. После вынужденного перерыва, пережитой депрессии и апатии стремилась будто наверстать упущенное, с головой нырнула в ворох бумаг, клекот телефонных звонков. Перетащила к Сергею кипу туго набитых папок с тесемками, справочников, простыней проектной документации, плотно окуппировала кабинет. А Сергею было вовсе не жаль кабинета, он смирно и радостно переехал со своими бумагами к телевизору, на журнальный столик.

Кате просто невмоготу было бы дни напролет бездельно сидеть в ожидании Сергея, в такие моменты ей казалось, что время остановилось на одном месте, что стрелки прилипли к циферблату, сломались все часы в доме. Но и любимая работа затягивала, манила за собой.

Тогда уже Сергей недовольно ворчал. Ворчал, но добродушно мирился с тем, что получил себе в половины такой деятельный организм. Катя категорически отказывалась перевоспитываться, наращивать светскость, превращаться, по ее собственным словам, «в кумушку». Выбежит встретить, повиснет на шее, нежно расцелует, выспросит-выслушает терпеливо и внимательно, накормит ужином, а при первой возможности – шасть, и обратно за стол, чуть ли не до утра.

Правда, надо быть справедливым, такие творческие запои случались у нее нечасто, она очень старалась переделать всю необходимую работу днем, до его приезда. И все равно приходилось иногда Сергею Кирилловичу первому ложиться в никем не нагретую постель и томиться в ожидании. Он обычно не выдерживал, вставал, ныл у нее над ухом, призывал в свидетели Боба, а Катерина умоляюще отмахивалась:

– Серый, еще немножечко, только-только начало что-то вытанцовываться…

Пока она «вытанцовывала», он слонялся в компании Боба, смотрел круглосуточные «Новости», но больше без нее не ложился.

Она и звала его как отец, Серым, как больше никто никогда не звал.

Она «вытанцовывала», а он в ожидании размышлял о том, что был категорически неправ, считая лучшим временем вечера – время лежания в ванной неподвижной тушей, и наступает оно в момент перешагивания порога ванной комнаты.

Не-ет, время это начинается открыванием ворот гаража, предвкушением того, что еще немного и повиснет, затрепыхается на шее Катерина, суетливо завертится под ногами, и залает Боб, и все вместе войдут они в дом, а там…

А там уж как получится, но он, Сергей Кириллович, согласен мириться даже с приступами Катькиной занятости ради всего остального, что происходит в стенах этого дома. Дома, ставшего его талисманом, сделавшего его счастливым.

С Катькой Сергею вообще была сплошная новизна и сплошная морока. Драгоценности ее не интересовали, это он понял еще при прежней встрече, в самолете. От нового автомобиля она категорически отказалась, заявив, что привязана к своему «гольфу», любит его и менять не хочет. Даже в знаменитый на весь город салон «Парадиз», принадлежащий Сергею, где традиционно приводили себя в порядок, не щадя живота своего, все прежние Сергеевы дамы сердца, она ездить отказалась. Сходила ровно три раза, причем на второй заметно погрустнела, а после третьего решительно заявила:

– Больше не пойду. Ни за какие пироги.

Сергей переполошился, что с Катей там как-то неделикатно обошлись, что само по себе казалось невероятным: подготовка персонала проводилась на самом высоком уровне, тем более в «Парадизе». Но после допроса с пристрастием расхохотался, поняв, что она элементарно теряется от особого к себе внимания.

– Да и ездить туда далеко, а мне времени жалко. Может, я буду, как раньше?

Как раньше означало, что ходить она будет, но не к нему, а в малюсенький косметический кабинет при какой-то затрапезной больничке, куда ходила уже несколько лет. Оказывается, именно там ей хорошо и комфортно. Ну что с ней будешь делать? Осталось лишь убедиться, что в этом кабинетике и впрямь работает неплохой специалист, и дать добро.

А когда она пренебрегла уик-эндом в Париже, поменяв его на выходные на острове Валаам? Заявила, что стыдно Сергею вырасти в Ленинграде, дожить до седых волос, заграницы посмотреть, а Валаама не видеть.