Шахматная партия закончилась ничьей.

После беседы главы английского правительства с русским дипломатом, чью непреклонную позицию нельзя было не оценить, лондонские газеты запестрели угрожающими заголовками.

«РУССКИЕ ВЫХОДЯТ В КРЕСТОВЫЙ ПОХОД!»

«ПОЛИТИКА РОССИИ — ЭТО ПОЛИТИКА МЕЧА».

«РУССКИЙ ЦАРЬ ВОЙДЁТ В ТУ ДВЕРЬ, ИЗ КОТОРОЙ ВЫЙДЕТ ПАДИШАХ!»

Сия журналистская максима явно была подслушана в кулуарах московского Славянского общества и срочно передана в Лондон.

Всё было, как всегда. Ничего нового. Приладив смачный заголовок к какой-нибудь жуткой статье о России, английские газеты набрасывали шоковую удавку на шею своего читателя и вели его туда, куда он сам идти не собирался: прямиком к Сен-Джемскому дворцу — молиться на родимое правительство.

Шакалий вой в стае врагов был для Игнатьева столь же привычен, как царский вензель на его погонах.

Уличные мальчишки, мотавшиеся по всему городу с пачками свежих газет, громко выкрикивали сводки новостей и корчили рожи всем тем, кто им казался настоящим русским.

Хотя портрет Игнатьева, доступный лицезрению, был опубликован во всех европейских газетах, это не доставило ему особой радости. Посетив Лондон, он лишний раз уверился, что королевская Англия не скрывала своего удовлетворения по поводу того, что у блистательной Порты по-прежнему не хватает духу взглянуть на неё открытыми глазами и сделать всё, чтобы избавиться от жёсткого диктата её подлой, злонамеренной политики. Куда там! Турция вела себя так, словно принадлежала британской короне и душой и телом; хотя, быть может, она и обманывала себя, продолжая думать о ней, как о своей высокой покровительнице. Говоря языком беллетристов, османская империя всё больше и больше вживалась в образ обездоленной девушки, которой легче расстаться со своей девственностью, и претерпеть все муки издевательств над её невинным телом, нежели оказаться на ночной, продутой зимним ветром улице без единого гроша в кармане, а главное, без заботливой родни, способной проявить радушие, и оказать существенную помощь.

В понедельник Игнатьев выехал в Вену через Париж. Вечером десятого марта, тотчас по приезде, его посетили герцог Деказ и граф Шодорди. Им не терпелось узнать итог переговоров, происходивших в Лондоне.

— Нам сообщили об отказе Англии подписать российский протокол о нейтралитете.

Николаю Павловичу не трудно было доказать им, кто ответственен за срыв переговоров, поскольку Англия оскорбила национальное самолюбие России, требуя от неё обязательств, которые она не может получить от Турции. Речь шла о разоружении турецкой армии и предоставлении Болгарии самостоятельности. Аргумент был серьёзным, но легче на душе не становилось. Граф Шувалов с самого начала принял сторону британцев. Точно так же, как перед хивинским походом генерала Кауфмана наш лондонский посол хотел, чтобы Хива оставалась свободной, и дал в этом смысле обещание английскому правительству.

На следующий день Игнатьев покинул Париж. Ни одного окулиста он пока что и в глаза не видел!

После прибытия в Вену и разговора с Дьюлой Андраши, которому не терпелось стать посредником между Петербургом и Лондоном, Николай Павлович был принят императором Францем-Иосифом I, возвратившимся в Вену после охоты. Говоря об общем положении дел и, в частности, о положении России в свете последних событий, Игнатьев особенно подчёркивал внешние причины, какими оно обусловлено.

— Мой августейший монарх ожидает со стороны своего союзника осязательных доказательств согласия не только во время переговоров, но и в случае войны, — озабоченно сказал Николай Павлович, внимательно следя за выражением лица Франца-Иосифа I.

Австрийский император встряхнул головой и успокаивающе выставил вперёд свою ладонь.

— Вполне понимаю ваши возражения относительно демобилизации и протокола. Мало того, считая себя связанным с вашим августейшим монархом честным словом, я заявляю о своей полной готовности выполнить все заключённые мной обязательства. И это при всём том, — добавил он многозначительно, — что столкновение на Востоке неизбежно.

— Ваше величество, — осведомился Игнатьев, — как скоро Вы предвидите эти решительные столкновения?

— Я полагаю, конфликт произойдёт года через два, а пока что, нужно сохранять мир. Возможно, турецкая конституция и добрые намерения нового султана принесут желанные плоды.

Пришлось объяснить Францу-Иосифу I, что такое собственно турецкая конституция и как её призрак, и так называемые «добрые намерения» Абдул-Хамида II, проявляются в Турции.

— Порта просто обезумела в своей безнаказанности! — гневно воскликнул Игнатьев. — Один из параграфов турецкого ответа на европейский протокол допускает возобновление резни. Я не поверил бы этому, если бы сам не видел текста циркуляра. Циничнее и откровеннее уже не скажешь. Это как бы декларация того, что реформы в Турции — дело пустое, не что иное, как происки коварных иноверцев. Вот и приходится признать, что мусульманский мир — особый мир. С этим нельзя не считаться. Образумить впавшего в неистовство Абдул-Хамида после моего отъезда из Константинополя не представляется возможным, да, откровенно говоря, и смысла в этом нет. Султан вдохновлён поддержкой Англии и снова будет говорить о «священной войне». Пустые хлопоты, как говорят гадалки. У китайцев это называется «сушить бельё во время ливня». Всё та же пустая затея. — Николай Павлович перевёл дух и подумал о том, что приём австрийского монарха поразителен по своему чистосердечию, и это, видно, тоже неспроста, поскольку тон и фразы Франца-Иосифа I становились всё резонней, а выражение лица задумчивей.

— Тогда я тем более признаю правильными возражения против демобилизации, — выдержав долгую паузу, проговорил австрийский император. — Это вопрос чести, которой Россия не может поступиться. Кстати, об этом же я намерен сказать и графу Андраши.

Сказав это, Франц-Иосиф I посмотрел на Николая Павловича с таким видом, словно доверил ему личный шифр или же тайну своего происхождения.

Когда Игнатьев вернулся в отель, его неожиданно навестил турецкий посланник в Вене Алеко-паша, князь Вогоридес, и, пользуясь прежними добрыми отношениями, повёл разговор о протоколе и демобилизации русской армии. Это были два больных вопроса, тесно связанные между собой. Николай Павлович, из памяти которого никак не выходил надменный облик лорда Биконсфилда с его сухой и злой физиономией, был крайне мягок в разговоре с турецким послом.

— Единственный способ достигнуть разоружения России находится в руках самой Турции: ей следует заключить мир с Черногорией на основах, выработанных константинопольской конференцией, и, как можно скорее, осуществить в провинциях обещанные реформы.

Алеко-паша скорбно вздохнул.

— Вряд ли на это можно надеяться. Верх взяла воинственная партия Мидхата.

Турецкие газеты призывали: «Пусть мусульманин идёт в свою мечеть, а христианин — в свою церковь; однако, перед лицом общей беды, общего врага мы едины и едиными останемся!».