— Я понял, — поделился Робер своим открытием с Балинтом, — как мои предки выбирали девиз.

— Забрались утром на башню, поглядели на врагов и поняли, что ублюдкам конец?

— Да, — Эпинэ с удивлением глянул на алата, — но как ты…

— Каждый судит по себе. Мне хочется петь и драться, но петь больше. Ну сколько можно сидеть и ждать, то есть, прости, внушать подчиненным уверенность своим видом?!

— Не заводись, — весело посоветовал Иноходец. — Не торчать же нам с мушкетами у пролома. Защитников там и без нас хватает, да и Блора дергать незачем, человек только-только отмылся от… Люра.

— Повезло вам, — позавидовал Карой, — хотел бы я хоть одним глазком глянуть на пресловутую «перевязь». Как хочешь, а это был удар Балинта Мекчеи! Приятно, что помнят.

Медленно раздваивающийся мерзавец, красно-солнечная, свершающая жуткий круг полоса… А ведь это тоже было, и не так уж давно!

— Монсеньор, — заорали с чудом не обвалившейся колокольни, — с тыла заходят! Десятка три… На лагерь нацелились!

— Агили, вычистить.

И как слово сорвалось! Но объяснять не понадобилось, церковник только кивнул и умчался, придерживая шпагу.

— Сейчас и у нас начнется. — Эпинэ глянул на грязно-белый от каких-то растений луг. — Вы уж потерпите, пока не втянутся, чтоб перестроиться не успели.

— Да разве я против? — Балинт не удержался, погладил саблю. — Кажется, я готов благодарить Альберта за то, что он меня выставил из Алата. У нас разве что с кабанами повоюешь.

— Я бы предпочел кабанов, — не согласился Робер и понял, что врет, что не променяет этот бой ни на какую охоту и ни на какой праздник. — Балинт, они не должны уйти!

— А как же иначе? — удивился алат. — Вы их только ухватите, а дальше уж наше с Гедлером дело.

— Монсеньор! Монсеньор!

На хозяине дайт, обычно столь же дружелюбном и веселом, сколь и его питомицы, не было лица.

— Монсеньор… Кардинал… сильно ранен… Зовет… Вас зовет!

— Балинт, присмотри здесь! Дювье, со мной!

Вроде бы алат кивнул, оглядываться было некогда, растерянные, полные ужаса глаза вестника молили, торопили, гнали в обход словно бы в сотню раз разросшихся развалин, как в насмешку залитых веселым утренним солнцем. Парень мчался рядом, на бегу пытаясь объяснить, что стряслось. С вечера несколько человек хотели уйти, пугались «дурного места», родня их удерживала, потом пришел Левий, объяснил, что ничего греховного в руинах нет, напротив, на них лежит благодать. Вроде успокоились, а утром — опять! Зачинщики, трое их, даром что всегда тихие были, как с цепи сорвались, начали орать, что хватит удирать и вообще в Олларии умным людям сейчас самое то. Одного из крикунов принялась унимать жена, он ее ударил, сбил с ног. Урода скрутили, а заодно и его приятелей, побежали за Левием, тот был неподалеку. Кардинал успокоил женщин, повернулся уходить, и тут Тома, старший внук Лысого Клода, швырнул камень. Попал и сам попался…

— Пес-то… Прыгнул на плечи, повалил, и всё… Костей не соберешь!

Дослушать Робер не успел, щербатая, оседланная кустами стена наконец-то закончилась, и они выскочили на когда-то замощенную квадратными плитами площадь. Парень тыкал рукой, порываясь объяснить, но Эпинэ уже и сам видел понурьте сомкнутые спины. Люди сбились в круг у поваленного обелиска, они на что-то смотрели, перед глазами Иноходца мелькали рыжие кудри, траурный чепец, облезлый берет. Скулили привязанные дайты, дальше, у стены, гремели выстрелы — церковники били по барсинцам.

— Дорогу!..

— Проэмперадор…

— Наконец-то!

— Создатель, что же это? Что?!

— Сюда, сюда!!!

Расступаются, кто-то шмыгает носом, кто-то бормочет, кто-то дышит, как загнанный конь. Дальше, у белого обломка, тот самый Лысый Клод и четверо парнишек. Одни, они теперь долго будут одни.

— Где Левий? Где?!

— Там!

Это значит — за обломками. Обойти бы, но это опять время, опять отчаянье пополам с надеждой, лучше уж сразу. Прыжок на камень, прыжок вниз. Теперь люди стоят лицами, опустив головы. Все, кроме двоих лежащих… Неловко изогнувшегося, будто сломанного мальчишки и седого, очень маленького человека. Левия. Рядом скулит Готти, скулит — не воет! Значит, ещё не все!

Два шага, три каменных плиты. Бледное, даже серое лицо, посиневшие губы — и улыбка! Лэйе Астрапэ, улыбка!

— Вспоминайте… иногда… наши разговоры… Повелитель… Молний…

Жозина, Катари, Жильбер, Никола, а теперь и Левий!

— Нет! Ваше высокопреосвященство, я…

Голубые, все понимающие глаза, еще живые, уже обреченные, в уголке рта розоватая пена. Ну не может удар по голове такое вызвать, да и удар-то был не особо силен…

— Скажите графине Савиньяк… Астрологии все же… надо доверять… в таких вот… ординарных случаях…

Волосы надо лбом кардинала белые, легкие, крови на них не видно, ее не видно нигде, так почему?! Брат Анджело уехал с Октавием, но есть же в лагере врачи, хотя… ничего тут уже не сделаешь.

— Ваше высокопреосвященство, спасибо вам! Спасибо, что вы были с нами, с сестрой… Без вас мы…

— Смотрите… Альбина… вернулась…

Бред? Нет, кошка. Трехцветная, худая, остромордая. Вылезла откуда-то, уселась на обломке, смотрит, будто ждет. Солнце светит, стрельба становится громче, ветер носит пороховую гарь, но Левий умирает не от пули.

— Альби…

Рука кардинала, красивая, с длинными пальцами, вздрагивает, двигается, будто гладя кошку, замирает. Всё! Здесь всё.

Что-то тычется в руку. Окровавленная собачья морда, плачущие, виноватые глаза. Не уберегли… Ни ты, ни пес, ни Создатель — звезды, будь они неладны, оказались сильнее.

— Монсеньор, дозвольте! — Старуха. Плачет, а в руках — алый цветок, с того кустика, что она тащила от самой Олларии. — Дозвольте вложить…

Робер не ответил, просто посторонился. Белое и алое, седины и орденский голубь, кровь и лепестки. Это не пожар и не война, это злоба, помноженная на судьбу.

— Раньше… — У мэтра Боннэ трясутся губы. — Монсеньор, раньше… Это всегда решал его высокопреосвященство, что я…

— Дювье!

— Да, Монсеньор?

— Теперь за беженцев отвечаешь ты. — Солнце, полный горя и бессильной ярости собачий вой, мушкетная трескотня. Твое место на галерее, Проэмперадор. — Готти, идем!

400 год К. С. 15-й день Летних Молний

1

Мориска была пегой, собственно, за это Марсель ее и выбрал. Должен же он был хоть как-то дать понять если не Алве, так Зое, что они повели себя отвратительно. Булыжники ползли себе по Надорам и ползли, пока бы они еще доползли до чего-то нужного, Рокэ шестнадцать раз успел бы выставить морисков, ощипать «гусей» и унять Олларию, так ведь нет! Свалился в дыру, а расхлебывать молодоженам, старику с больной спиной и Эпинэ, которому вообще-то надо выспаться и жениться… Валме похлопал кобылу по скорее белой, чем гнедой, шее и привстал в стременах, озирая окрестности. Три кэналлийских полка выходили на позиции, и в недалеком будущем впереди светили скачка и рубка, к коим Марсель не испытывал ни малейшей тяги. В отличие от некоторых.