Но тут конь споткнулся и тихо улегся на траву, по которой уже огромными прыжками несся Зигфрид, сжимая в руке скальпель.

— Садитесь ему на голову! — вопил он на ходу. — Чего вы ждете? Он же сейчас вскочит! Веревку, веревку на заднюю ногу! Несите сюда мой поднос! И горячую воду! — Запыхавшись, он остановился над распростертым на траве конем и рявкнул на Рыжего: — Да пошевеливайтесь! Вам говорят. Поживее!

Рыжий рванул с места неуклюжим галопом и врезался в Мигалку, тащившего ведро. После чего они начали вырывать друг у друга веревку, но в результате все-таки кое-как обвязали путо.

— Ногу оттяните вперед! — скомандовал мой партнер, наклоняясь, и тут же взревел: — Да не тычьте мне в глаза копытом, кому говорят! Ну и люди, вам только кур гонять!

Я тихо нагибался над головой коня, упираясь коленом в шею. Держать его было не нужно. Он крепко спал, и веки его даже ни разу не вздрогнули, пока Зигфрид работал с обычной своей молниеносной точностью. Несколько секунд тишины, нарушаемой только позвякиванием инструментов о поднос, и вот уже мой коллега смотрит на меня через спину коня.

— Снимайте намордник, Джеймс.

По-моему, мне еще не доводилось видеть такой простой операции. К тому времени, когда мы кончили споласкивать инструменты в ведре, гнедой уже поднялся на ноги и мирно пощипывал траву.

— Блистательная анестезия, Джеймс, — сказал Зигфрид, вытирая эмаскулятор. — В самую меру. И какое великолепное животное!

Мы убрали свое снаряжение в багажник и уже собирались сесть в машину, когда Уолт Барнетт двинулся в нашу сторону. Он поглядел на Зигфрида через капот.

— Ковырнули, и все, — буркнул он, звонко хлопнув чековой книжкой по капоту. — Сколько запросите?

В его словах слышался надменный вызов, и перед натиском этой грубой силы, этой звериной самоуверенности почти любой, кто собирался бы сказать «гинея», быстро передумал бы и пробормотал бы: «Фунт».

— Человеческим языком вас спрашивают, — повторил он. — Сколько с меня?

— А, да, — небрежно уронил Зигфрид. — Десять.

Мясистая ладонь тяжело легла на чековую книжку. Уолт Барнетт тупо уставился на моего коллегу.

— Чего-о?

— Десять, — повторил Зигфрид.

— Десять фунтов?.. — Глаза мистера Барнетта открылись до предела.

— Именно, — сказал Зигфрид. — Совершенно верно. Десять фунтов. — Он солнечно улыбнулся.

Воцарилось молчание. Они сверлили друг друга взглядами через капот. Секунда проходила за секундой, птичье пение и шум весеннего леса, казалось, становились все громче и громче, а двое над капотом хранили полную неподвижность. Мистер Барнетт свирепо хмурился, тяжелое, в грубых складках лицо набрякло кровью. Я покосился на худой волевой профиль моего партнера. Его губы еще хранили следы небрежной улыбки, но в глубине серого, повернутого ко мне глаза разгорался опасный огонек.

Я готов был уже взвизгнуть от нестерпимого напряжения, но тут грузная туша зашевелилась. Уолт Барнетт наклонил голову и принялся царапать в чековой книжке. Его рука так тряслась, что чек, когда он протянул его Зигфриду, затрепыхался, словно под сильным ветром.

— Вот! — прохрипел великан.

— Благодарю вас! — Зигфрид пробежал чек глазами и небрежно сунул его в боковой карман. — Отличная стоит погода, мистер Барнетт, настоящая майская, не так ли? Всем нам на пользу, мне кажется.

Уолт Барнетт буркнул что-то невнятное и повернулся. Садясь в машину, я следил, как лоснящаяся синяя спина медленно движется к дому.

— Ну, во всяком случае, больше он к нам обращаться не станет! — заметил я.

Зигфрид включил мотор, и мы покатили по дороге.

— Совершенно верно, Джеймс. А если мы осмелимся еще раз свернуть на эту аллею, он встретит нас с дробовиком в руках. Но я ничего против не имею. Полагаю, как-нибудь уж я сумею дотянуть до конца своих дней без общества мистера Барнетта.

Наш путь лежал через деревушку Болдон, и Зигфрид затормозил перед небольшим трактиром, выкрашенным в желтую краску, с деревянной вывеской, гласившей: «Скрещенные ключи», и большой черной собакой, уютно свернувшейся на солнечном крыльце.

Мой партнер взглянул на часы:

— Четверть пятого. Уже открыто. Приятно будет выпить чего-нибудь холодненького. А к тому же я, по-моему, тут еще никогда не бывал.

После яркого света так хорошо было войти в сумрачный зал, где лишь узкие лучики пробивались между занавесками и ложились на каменный пол, потрескавшиеся дубовые столы и широкую скамью у большого очага.

— Доброго утра, почтенный хозяин, — пробасил мой партнер, направляясь к стойке. Он пребывал в самом герцогском своем настроении, и я пожалел, что у него нет в руке трости с серебряным набалдашником, чтобы постучать по ближайшему столу.

Человек за стойкой улыбнулся и в лучшей средневековой манере подергал прядь волос у себя на лбу.

— Доброго утра и вам, сэр. Что прикажете подать, господа?

Я так и ждал, что Зигфрид ответит: «Два кубка самой доброй твоей мальвазии, честный малый!», но он только обернулся ко мне и произнес вполголоса:

— По кружечке портера, а, Джеймс?

Хозяин налил пива, и Зигфрид спросил:

— Вы бы к нам не присоединились?

— Спасибо, сэр. Немножко эля выпью.

— А может быть, и ваша хозяюшка составит нам компанию? — Зигфрид улыбнулся супруге трактирщика, которая расставляла кружки у конца стойки.

— Спасибо, с удовольствием! — Она подняла взгляд, ойкнула и застыла в изумлении. Зигфрид тут же отвел глаза, но хватило и пяти секунд их серого сияния: горлышко позвякивало о край рюмки, пока она наливала себе портвейн, и все время, пока мы оставались, хозяйка не отводила от него зачарованного взора.

— Пять шиллингов шесть пенсов, — сказал хозяин.

— Отлично! — Зигфрид сунул руку в топырившийся боковой карман и вывернул на стойку редкостную мешанину смятых банкнот, монет, ветеринарных инструментов, термометров и обрывков шпагата. Он поворошил пеструю груду указательным пальцем, извлек из нее полукрону с двумя флоринами и щелчком послал их по стойке в сторону хозяина.

— Погодите! — вскричал я. — Это же мои изогнутые ножницы! Я их хватился дня три назад…

Груда исчезла в объемистом кармане.

— Чепуха! Откуда вы взяли, что они ваши?

— Но они выглядят совсем как мои! Фирма редкая — и такие отличные длинные лезвия… Я всюду искал…

— Джеймс! — Он выпрямился и посмотрел на меня с холодным высокомерием. — Мне кажется, вы говорите лишнее! Быть может, за мной и водятся непорядочные поступки, но мне хотелось бы верить, что есть вещи, на которые я все-таки не способен. И похищение изогнутых ножниц коллеги входит в их число!

Я прикусил язык. Оставалось выждать и попробовать в более удобный момент. Тем более что я успел узнать и свой пинцет.

Впрочем, внимание Зигфрида было уже отвлечено. Он напряженно щурился несколько секунд, затем