Но была и другая его часть, скрытая, непроницаемая. Его долгие периоды задумчивого молчания стали ее тревожить, как и случайные вспышки добродушия, неуместного, выглядящего совершенно искусственным. Он начал гулять по ночам, то, чего он не делал уже многие годы. Ничего не говорил, просто уходил. Алиша решила проследить за ним. Три ночи он блуждал без очевидной цели, просто одинокий силуэт на ночных улицах, но затем, на четвертую ночь, он ее удивил. Решительно пошел по городу в сторону Уэст-Вилидж, а затем остановился у ничем не примечательного многоквартирного дома, пятиэтажного, с лестницей, поднимающейся от тротуара к входной двери. Алиша спряталась за парапетом крыши соседнего дома. Прошло несколько минут. Фэннинг продолжал смотреть на фасад дома. Внезапно до нее дошло. Фэннинг когда-то жил здесь. В нем будто что-то щелкнуло. Он решительно подошел к входной двери, толкнул ее плечом и исчез внутри.

Его долго не было. Час, два. Алиша начала тревожиться. Если Фэннинг сейчас не выйдет, то у него не хватит времени вернуться на вокзал до рассвета. И он наконец вышел. Спустившись с лестницы, остановился. Будто ощутив ее присутствие, огляделся, а затем посмотрел прямо в ее сторону. Алиша пригнулась, прячась за парапет и прижимаясь к крыше.

– Я знаю, что ты там, Алиша. Ничего, всё нормально.

Когда она снова выглянула, улица уже была пуста.

Он ничего не сказал по поводу событий этой ночи, а Алиша решила не настаивать. Она что-то заметила, какую-то деталь, но ее значение пока не давалось ей. В конце концов, зачем ему это паломничество спустя столько времени?

Больше он не выходил.

Фэннинг должен был предугадать, что случится дальше. Совершенно очевидно, что Алиша была намерена это сделать. Изнутри здание было просто ужасно. Стены покрывали пятна черной плесени, пол под ногами уже был мягким от нее. На лестничной клетке капала вода с протекшей крыши наверху. Алиша поднялась на второй этаж и увидела открытую дверь, будто приглашающую войти. Внутри квартиры всё было почти цело. Мебель, пусть и покрытая толстым слоем пыли, стояла в идеальном порядке; книги, журналы и украшения всё так же стояли на положенных местах, точно так, подумала Алиша, как они стояли в последние часы человеческой жизни Фэннинга. Ходя по утонченно обставленным комнатам, Алиша вдруг поняла, чтó она чувствует. Фэннинг сам захотел, чтобы она поняла, каким человеком он был. Предложил ей новый уровень доверия, почти интимный.

Она вошла в спальню. Комната отличалась от остальных, в ней было неуловимое ощущение, что здесь кто-то был не так уж давно. Простая мебель – стол, платяной шкаф, кресло с матерчатой обивкой у окна, кровать, аккуратно заправленная. Посередине матраса отчетливая вмятина в размер человеческого тела. Вмятина на подушке.

На прикроватном столике лежали очки. Алиша знала, кому они принадлежали; это часть его истории. Она аккуратно взяла их в руки. Небольшие, в проволочной оправе. Вмятина на постели, белье, очки на виду. Фэннинг лежал здесь и специально оставил всё так, чтобы она увидела.

Увидела, подумала она. И что он хотел, чтобы она увидела?

Она легла на кровать. Матрас совершенно потерял форму, его внутренний каркас давно рассыпался. И она надела очки.

Она так и не поняла, что произошло, когда она надела очки. Такое впечатление, что она стала им. Ее наполнило прошлое. Боль. Правда пронзила ей сердце, будто током. Конечно. Конечно.

Рассвет застал ее на мосту. Ее страх перед бурлящей водой, как бы он ни был силен, показался ей банальным. Она отбросила его. Солнце осветило город золотистыми лучами, светило ей в спину. Она пересекла мост верхом на Солдате, следуя за своей тенью.

32

Они нашли Билла в водосборном пруду, рядом с водосбросом. Предыдущей ночью он сбежал из больницы, прихватив одежду и обувь. После этого его следы терялись. Кто-то сказал, что его видели за игровыми столами, а потом засомневался, быть может, это было другой ночью. Билл всё время был за игровыми столами. Проще было бы заметить, когда его там не было.

Он умер в результате падения – сотня футов – с самого верха плотины, потом тело съехало в пруд, и его прибило течением к сливу. Ноги переломаны, грудь вдавлена, но в остальном он был вполне узнаваем. Спрыгнул он сам или его столкнули? Его жизнь оказалась совсем не такой, как они думали. Интересно, подумала Сара, сколько всего Кейт приходилось скрывать от нее? Но теперь об этом не спросишь.

А вот долги достались им. Даже сложив свои сбережения и сбережения Кейт, Сара и Холлис смогли бы набрать меньше половины. Через три дня после похорон Холлис отнес деньги в дом в Эйчтауне, который по привычке продолжали называть Домом Кузена, хотя сам Кузен умер много лет назад. Холлис надеялся, что его репутация и старые знакомства помогут уладить дело. Но вернулся, сокрушенно качая головой. Там уже были другие игроки, и ему не сделали никакой скидки.

– Теперь это наша проблема, – сказал он.

Кейт и ее дочери теперь спали в доме Сары и Холлиса. Кейт будто онемела, она просто приняла свою судьбу, приближение которой она предвидела уже давно, а вот горе ее дочерей было невыносимо видеть. С их детской точки зрения, Билл был им отцом прежде всего. Их любовь к нему не была омрачена пониманием того, что он в своем роде бросил их, избрав в жизни путь, который забрал его у них навсегда. Когда они вырастут, эта детская травма изменится, они будут ощущать не потерю, а брошенность. Сара поклялась сделать всё, что в ее силах, чтобы предотвратить это, но делать было нечего.

Оставалось лишь надеяться, что всё рассосется само собой. Прошло еще два дня, и, вернувшись домой, Сара увидела на кухне Холлиса, сидящего за столом с мрачным видом. Кейт сидела на полу, играя с детьми в карты, но Сара сразу поняла, что это отвлекающий маневр. Случилось нечто серьезное. Холлис показал ей записку, которую им подсунули под дверь. Два слова печатными буквами, будто ребенок писал. «Чудесные девочки».

У Холлиса в сейфе под кроватью был револьвер, и теперь он зарядил его и отдал Саре.

– Если кто-то войдет в дверь, стреляй сразу, – сказал он.

Он не рассказал ей, что собирается делать, но в ту ночь «Дом Кузена» сгорел дотла. Утром Сара и Кейт пошли на почту и отправили письмо, которое придет в округ Мистик много дней спустя после них самих. Едем в гости, написала Кейт Пим. Девочки ждут не дождутся, чтобы с тобой увидеться.

33

Да, я устал. Устал ждать, устал думать, я устал от самого себя.

Моя Алиша. Как ты была добра ко мне. Solamen miseris socios habuisse doloris. «Спутников в горе иметь – утешенье страдальца». Когда я думаю о тебе, Алиша, думаю о том, что мы есть друг для друга, я вспоминаю, как мальчишкой отправился в цирюльню. Прости меня, ведь память – единственная мера всех вещей для меня, и тот случай имел куда большее значение, чем ты могла бы подумать. В маленьком городке, где прошло мое детство, была всего одна цирюльня, и она была чем-то вроде клуба. Я отправился туда днем в субботу в сопровождении отца, в это мужское святилище. Опьяняющие запахи. Кожа, тальк, тоники. Гребни в аквамариновой ванночке для дезинфекции. Шипение и треск старенького радио, станция, на которой шли передачи и музыка для мужчин, разносясь над зелеными полями штата. Я сел в кресло со старой красной потрескавшейся виниловой обивкой, рядом сел отец. Мужчинам покрывали лица пеной, брили бороды и усы. Владельцем заведения был летчик-бомбардировщик, воевавший во Вторую мировую, местная знаменитость. На стене позади кассы висела его фотография в молодости. Под его щелкающими ножницами и жужжащей бритвой каждый мужской череп нашего городка превращался в идеальную имитацию его самого в молодости, в тот самый день, когда он, натянув очки и обмотав шею шарфом, забрался в самолет и поднялся в небеса, чтобы перелететь океан и разнести вдребезги самураев.