Сора склонилась к Уильяму, и он пододвинул ее так, чтобы она могла лечь к нему на колени.

— Рана болит? — спросила она.

— Нет. Даже твоя дракониха Мод заявляет, что я исцелился.

Он сжал Сору крепче.

— Но меня до сих пор мучит болезнь, болезнь, которую способна излечить только ты.

Уильям приподнял колено так, что голова ее приблизилась к его лицу, и глаза Соры потупились, когда губы сомкнулись. Он проник в нее с осторожностью музыканта, однако это было не то, чего хотелось ей.

До их брака она была падшей женщиной, получавшей наслаждение в распутстве; позже, чтобы она могла утвердиться в самоуважении, Уильям не допускал ее к себе. Они поженились, и Сора снова стала получать наслаждение в постели, освященной брачным договором и церковью.

И он покинул ее, покинул только затем, чтобы вернуться раненым и без сознания. Когда Уильяма привезли домой, мечущегося в бреду от заражения раны, то Сора не желала ничего, кроме его исцеления. Она хотела вернуть его в сознание, вернуть его к жизни, а затем вцепиться ему в горло и душить до тех пор, пока он не пообещает никогда больше не сражаться.

Они не занимались любовью с того дня, как он поскакал осаждать замок, и вот теперь он пришел к ней, чтобы объявить о том, что уходит вновь. В груди Соры кипела смесь отчаяния и злобы на него, на обстоятельства, на себя саму. Чума на него! Он снова покидает ее, чтобы сразиться с той невидимой угрозой, которая подкралась к ним. И Сора не могла остановить его. Ей хотелось раскинуть над Уильямом непробиваемую плащаницу, потому что с какой-то жуткой нелогичностью она ощущала, что все его беды происходят по ее вине. Разумеется, это было не так. Уильям ослеп до того, как она появилась и излечила его. Но тем не менее он опять покидает ее.

Оттопырив губку, Сора настоятельно произнесла:

— Значит, Мод говорит, что ты здоров?

— Да.

Он ловил ртом ее рот в поисках ласки.

Сора толкнула его в плечо.

— Ляг на скамью. Я хочу убедиться.

— Сердце мое, — поймал ее за руку Уильям и поцеловал в ладошку, — этот огород защищен лишь калиткой. Я не могу лечь здесь.

Сора неистово обхватила лицо Уильяма руками и приказала ему:

— Ляг.

— Слуги же…

— Обойдутся без приказаний о том, что надо стучаться. Я приучила их к тому, что это мое личное место, поэтому воспользуемся этим теперь же.

Ошеломленный страстью в ее голосе и яростной настойчивостью жестов, Уильям уставился на Сору с изумлением человека, которому никогда не приказывали.

— Но по крайней мере позволь мне…

— Не позволю!

Сора толкнула его еще раз.

— Прежде чем позволить тебе уйти, я познаю твое тело под моим.

Уильям внимательно посмотрел на лицо Соры, освещенное лучами заходящего солнца. Кожа ее порозовела; может быть, это была игра света, а может быть, она раскраснелась. Губы ее были крепко сжаты, глаза пылали страстью. Она похудела от беспокойства и укрепилась в решимости, и Уильям уступил ей. Он сполз на скамью, примостившись спиною на камень и упершись ногами в землю, а Сора забралась на него. Она перекинула через него ноги и принялась страстно гладить его руками, ища подтверждения того, что он выздоровел. Уильям понял, как ей не хватало успокоения и веры в его исцеление, успокоения, которое большинство жен принимает как должное. Он заворчал, когда Сора потянула за шнуровку на его рубахе, а она замедлила движения, чтобы найти тот разрыв на коже, который сразил такого славного воина.

— Это ведь небольшая рана, правда? — сказала она. — Я к ней не прикасалась, потому что мне было страшно сделать тебе больно, но я думала, что мне могут солгать и навыдумывать всего, чтобы успокоить меня.

— Это всего лишь легкая рана, — хрипло согласился Уильям.

Пальцы Соры были менее проворными, чем обычно, когда она ощупывала все еще красную плоть вокруг раны, однако Уильям выдержал боль, потому что понял цель ее действий. Ей необходимо было убедить себя, и страстная ее озабоченность порадовала Уильяма.

Любит ли она его? Вероятно, то, что он наблюдал, было рождением любви, и при этой мысли в сердце его медленно, устойчиво разгоралось желание. Не просто желание ее тела, но настоящее желание владеть ею, владеть ею всей. Годы борьбы, тревог и боли с Теобальдом остались у Соры за спиной, но за эти годы была возведена стена недоверия, которую Уильям хотел сокрушить. Ему хотелось требовать от Соры доверия, заставить ее доверять, заставить высказывать ему все, что накопилось у нее на душе. Слова и суровые меры не имели силы против этой стены; одолеть ее можно было только медленным, упорным утверждением ее достоинства. Уильям понимал это, проклиная такую, необходимость. Единственное, что придавало ему упорства в достижении этой цели, была та радость, которую Сора испытывала от общения с ним и с его телом Возможно, когда он утвердится перед ней, то увидит и рождение абсолютного доверия, которое ознаменует собой его победу.

Уильям ощутил тяжесть, когда она уселась поверх него. Она оседлала его, как коня, подоткнув под себя юбку, правда, безо всякой мысли о его готовности к соитию. Она желала соединиться с ним, он это понимал, однако потребность исследовать его явно брала верх. Требовательно и безо всяких слов она гладила его плечи, все еще прикрытые рубахой. Она пробежалась по его рукам сверху вниз, изучила каждый палец, каждый ноготь, каждую линию на ладони, и ее уверенные прикосновения заставили Уильяма рассеять свое внимание. Сосредоточившись на болезненной интенсивности собственных ощущений, он закрыл глаза и предался наслаждениям ароматами сада, которыми она окружила его.

Соре надо было бы улыбнуться, когда она почувствовала, как Уильям размяк под ней, однако, оказалось, прошло столько времени с тех пор, как она улыбалась, что губы ее стали негибкими и потеряли навык к улыбке. Ее охватила ярость, ярость и страстное желание познать Уильяма еще раз. Подняв его руки к своему лицу, Сора потерлась кожей о тыльную сторону ладоней, а по самим ладоням провела губами и попробовала каждый его палец. Ей нужны были подтверждения, однако стон Уильяма подбодрил ее продолжить чувственные упражнения ради него самого. Приподнявшись, она расшнуровала ему рубаху до конца и уперлась руками в его живот. Уильяму это понравилось; он дернулся под ней, и внезапно забытая улыбка осветила все лицо Соры. Если б Уильям посмотрел на нее, то его бы охватило беспокойство, потому что это была не улыбка счастья, а сладостная ухмылка мести.

Она расплачивалась с ним за тревоги, за гнев, за боль зрелости, которую Уильям навязывал ей. Это была минутная месть, но тем не менее — месть. Руки ее перешли к шнуровке на панталонах Уильяма, и медленно, настойчиво потянув за шнур, она развязала узел и растянул шнуровку как можно шире. Пальцы ее скользнули в проем,

а потом выскользнули наружу и принялись вновь ласкать его грудь, в которой тяжело стучало сердце. Я Сора улыбнулась.