— И она сказала, что это мерзкая книга! — с отчаянием продолжал Гарп. — Она, видите ли, считает, что Достоевский несправедлив по отношению к женщинам.

Хелен озадаченно на него посмотрела.

— По-моему, это давно уже не предмет для обсуждения, — сухо заметила она.

— Ну конечно! Я же сказал, она просто идиотка! Вот моей матери она бы непременно понравилась.

— Ах, бедная Дженни, — сказала Хелен. — Нечего на нее наговаривать.

— Доедай наконец свои макароны, Уолт! — напал Гарп на младшего сынишку.

— А ты держи выше свою базуку! — ответил Уолт.

— Здорово сказано, Уолт, — скорбно заметил Гарп, — но только никакой базуки у меня нет.

— Нет, есть! — заявил Уолт.

— Он не знает, что это такое, — вмешалась Хелен. — И я тоже не уверена, что знаю.

— Пять лет! — сокрушенно покачал головой Гарп. — А ты знаешь, Уолт, что говорить такие слова нехорошо?

— Он это наверняка у Дункана подцепил, — сказала Хелен.

— А Дункан — у Ральфа! — сказал Гарп. — А тот, несомненно, у своей мамочки, черт бы ее побрал!

— Ты сам-то попридержи язык, — сказала Хелен. — Уолт с тем же успехом мог подхватить это словечко и у тебя.

— Нет уж! — воскликнул Гарп. — Я и сам не уверен, что понимаю, что оно означает. Я этого слова и не употреблял никогда.

— Да ты часто даже не замечаешь, какие именно слова употребляешь дома, — сказала Хелен.

— Уолт, доедай наконец макароны! — рассердился Гарп.

— Успокойся, — сказала Хелен.

Гарп смотрел на остывшие макароны в тарелке Уолта как на личное оскорбление.

— И впрямь, чего мне беспокоиться? — сказал он горько. — Ведь ребенок все равно ничего не ест!

Ужин они закончили в полном молчании. Хелен знала, что Гарп придумывает какую-то историю, чтобы рассказать ее Уолту перед сном. Гарп, правда, делал это скорее для собственного успокоения, особенно если дети его чем-нибудь тревожили, — словно сам факт выдумывания интересной истории уже был залогом их будущей вечной безопасности.

Инстинкт отцовства проявлялся у Гарпа очень сильно; с детьми он неизменно бывал щедрым и любящим, поистине самым любящим из отцов, хотя Дункана и Уолта воспринимал совершенно по-разному. Но одинаково глубоко и нежно. И все же Хелен не сомневалась, что Гарп понятия не имеет, насколько его вечное беспокойство о Дункане и Уолте нервирует детей — среди сверстников они из-за этого кажутся напряженными и какими-то незрелыми. С одной стороны, он относился к ним очень серьезно, как к взрослым, а с другой — так о них пекся, что попросту не давал им взрослеть. Казалось, что Гарп просто не желает мириться с тем, что Дункану уже десять, а Уолту — пять; похоже, в его восприятии сыновья навсегда остались трехлетними.

Хелен, как всегда, с огромным интересом слушала историю, которую Гарп только что придумал для Уолта. Почти все такие истории, и эта тоже, начинались как типично детские, но кончались так, словно Гарп придумывал их для самого себя. Казалось бы, детям писателя дома должны читать больше всяких историй, чем другим детям, однако Гарп предпочитал, чтобы его дети слушали только его истории.

— Жил-был пес, — начал Гарп.

— Какой породы? — поинтересовался Уолт.

— Большая немецкая овчарка, — сказал Гарп.

— А как его звали? — спросил Уолт.

— У него не было имени, — сказал Гарп. — После войны он жил в одном большом немецком городе…

— Какой войны? — спросил Уолт.

— Второй мировой, — сказал Гарп.

— А, ну да! — сказал Уолт.

— Этот пес тоже был на войне, — продолжал Гарп, — а теперь стал сторожевым псом, потому что был очень умным и свирепым.

— Очень вредным. — заметил Уолт.

— Нет, — поправил Гарп, — он не был ни вредным, ни милым, хотя иногда мог быть и вредным, и милым. Он был таким, каким его хотел видеть хозяин, ведь его научили делать все, что велит хозяин.

— А откуда он знал, кто его хозяин? — спросил Уолт.

— Вот этого я не знаю, — ответил Гарп. — Но после войны у пса появился новый хозяин; он держал в центре города кафе, где можно было выпить кофе, или чаю, или лимонаду, или просто почитать газеты. По ночам хозяин гасил в помещении свет, оставляя включенным только один светильник, так что, заглянув в окно, можно было увидеть чисто вытертые столики, на них стулья ножками вверх, чисто вымытый пол и огромного пса, который бродил по этому чистому полу взад-вперед, как лев в зоопарке по своей клетке. Этот пес никогда не сидел спокойно. Иногда люди, заметив пса, нарочно стучали в окно, чтобы привлечь его внимание. Но пес только смотрел на них — он никогда не лаял и даже не рычал. Просто останавливался и очень внимательно смотрел на тех, кто постучал в окно, и эти люди сами поспешно уходили прочь. Им казалось, что, если остаться чуть дольше, он просто прыгнет, разбив окно, и вцепится в горло. Но пес никогда ни на кого не прыгал; он вообще держался спокойно и с большим достоинством, потому что никому и в голову не приходило вламываться ночью в кафе. Так что хозяину кафе было вполне достаточно просто оставлять там пса на ночь; псу и делать-то ничего не приходилось.

— Потому что этот пес выглядел очень злобным! — сказал Уолт.

— Ну вот, теперь ты себе его представил, — кивнул Гарп. — В общем, все ночи для этого пса были похожи одна на другую. А днем его привязывали в переулке возле кафе. Там он сидел на длинной цепи, прикрепленной к передней оси старого армейского грузовика, который когда-то загнали в переулок да там и бросили. У этого грузовика и колес никаких не было.

Ну, а что такое шлакоблоки, ты знаешь? Так вот, вместо колес под грузовик подложили шлакоблоки, и там вполне хватало места, чтобы пес мог спрятаться от солнца или от дождя. А длинная цепь позволяла ему дойти до конца переулка и посмотреть на людей, спешивших по тротуару, и на автомобили. Иногда пешеходы видели, как блестящий собачий нос что-то вынюхивает из темноты переулка, но дальше цепь его не пускала.

Псу можно было протянуть руку, и он начинал с интересом ее обнюхивать, но не любил, когда его гладили, и никогда протянутую руку не лизал, не в пример другим собакам. Если же ты все-таки пытался его приласкать, он тут же наклонял голову и пятился назад, в переулок. И оттуда смотрел на тебя так, что сразу становилось ясно: нечего и думать идти за ним к его логову или же пытаться приласкать его еще раз.

— Он бы тебя укусил! — сказал Уолт.

— Ну, как тебе сказать… — задумался Гарп. — Вообще-то он никогда никого не кусал. Я, например, никогда