Джонатан остановился и с трудом перевел дух, пока Рейчел боролась с собой, стремясь не выказать ужаса, который ее охватил.

– Чуть позже, в двух или трех милях от деревни, мы набрели на вражеского пехотинца, оставленного товарищами. Он был ранен в ноги, не слишком серьезно, однако сильно ослабел, и французы, верно, решили, что нет смысла нести его дальше. Но жизни в нем еще оставалось немало, и бедняга расставался с ней очень долго. – Джонатан посмотрел на Рейчел, и теперь его глаза показались ей совсем пустыми. – В нашей пехоте был один солдат. Ирландец по фамилии Мак-Инерни. По его словам, изнасилованная девушка напоминала его сестру. Раненый француз прожил достаточно, чтобы долго молить о милосердии, пока Мак-Инерни снимал с него кожу, полоску за полоской. Много наших наблюдали за этим, в том числе я, и мы не сделали ничего, чтобы этому помешать. Но кровавая месть ничуть не смягчила гнева наших солдат. Наоборот, он только усилился. В каждом из нас словно проснулся зверь, и после всякой мерзости, которую с тех пор мы видели или совершали, наше остервенение только усиливалось. Вот что с людьми творит война, миссис Уикс. Вот что она сделала со мной.

– Довольно! – скорее выдохнула, чем произнесла Рейчел и прикрыла руками рот.

Она попыталась скрыть свое состояние, но сказанное на нее слишком сильно подействовало, и комната вдруг начала кружиться. Джонатан посмотрел на нее с жалостью.

– Теперь вы, наверно, жалеете, что вынудили меня разговориться. Возможно, я должен попросить за это прощения, потому что вы понятия не имели, о чем просите. Но я не стану. Я ведь со всем этим живу. Таким я вижу наш мир, и если вы это поймете, то догадаетесь, почему мне совсем не хочется иметь с ним что-либо общее.

Последовала пауза, во время которой никто из них не решался заговорить. Рейчел изо всех сил пыталась успокоиться.

– Не плачьте, миссис Уикс, – тихо проговорил Джонатан. Он потянулся к ней, очевидно желая взять ее руку в свою, но она отдернула ладонь и тут же увидела, как он отшатнулся и опять ушел в себя.

– Простите меня… Дело всего лишь в том… – проговорила Рейчел и беспомощно покачала головой.

– Дело всего лишь в том, что я теперь кажусь вам отвратительным. Еще более, чем при первой встрече. Хотя в тот раз моя комната действительно пропахла мертвечиной. Это была одна из маленьких шалостей Пташки. Тогда я вас чуть было не убил.

– Нет! Дело в том, что… когда пыл сражения овладевает человеком надолго, то малейшее проявление доброты может… сказаться на силе духа. Разве не так?

Она вытерла глаза и, подняв взгляд на Джонатана, увидела на его лице подобие улыбки.

– И вы хотите знать, почему я не желаю обо всем этом рассказывать вам? Вам странно, что я отказался от всего доброго, что во мне было? – спросил он горько.

– Я все понимаю, мистер Аллейн. Просто я не привыкла слышать… такие вещи, – призналась Рейчел и глубоко вздохнула. – Вам следует отдохнуть. Нужно немного поспать, сэр, – добавила она.

Джонатан уселся поглубже в кресло и снова принялся терзать зубами свою губу.

– По крайней мере, теперь вы имеете некоторое представление о том, что я вижу, когда закрываю глаза, – ответил он.

– Может, вам поможет какое-нибудь укрепляющее снадобье… или снотворное?

Джонатан покачал головой:

– Такое забытье слишком привлекательно, и в этом его опасность, миссис Уикс. Я… в течение нескольких лет злоупотреблял настойкой опиума, пытаясь освободиться от навязчивых мыслей. Она приносит удивительное состояние свободы от всех дум и забот… это все равно как заживо умереть. Однажды это и вправду чуть не случилось. Спасла меня мать. Она отобрала у меня опий и оставила страдать. Это вернуло меня к жизни, но тогда я не высказал ей благодарности. И не уверен, что признателен сейчас. Иногда мне кажется, что проще было бы умереть.

– Жизнь дарована Богом, – тихо проговорила Рейчел, пожав плечами. – Не нам решать, когда с нею расстаться, и рассуждения о том, просто ли от нее отказаться, едва ли уместны.

– Так ли это? – отозвался Джонатан, и его губы скривились в язвительной усмешке.

Несколько секунд он молча смотрел на Рейчел потемневшими глазами, а затем вскочил с кресла.

– Так вы говорите, что именно Бог решает, жить нам или умереть? Так это Бог вкладывает в руки людей ружья? Это Бог заставляет насиловать юных девушек, пока те не умрут? Это он подыскивает цель для картечи и пушечных ядер? Это он наводит свой роковой палец на солдат, бегущих по полю битвы, и говорит: лихорадка, гангрена, дизентерия? Нет, это не так! – почти выкрикнул Джонатан, подойдя к Рейчел.

Она не осмелилась отвечать, но встала, сцепив перед собой руки, чтобы те не тряслись, и молча смотрела, как он прошел к книжному шкафу и достал из него одну из стоящих там больших стеклянных банок. Ему потребовалось немало усилий, чтобы ее поднять, и когда он это сделал, находящаяся внутри жидкость заколыхалась. Рейчел сразу поняла, какая банка тяжелая. Внутри находилось нечто сморщенное и шишковатое, с какими-то щупальцами внизу.

– Вы знаете, что это такое? – спросил Джонатан.

– Нет, – прошептала Рейчел.

– Это человеческий мозг. Его обладатель был преступником. Убийцей.

Рейчел посмотрела на банку с ужасом.

– Как… как вам удалось его заполучить?

– Я подружился с одним из врачей, которых присылала ко мне мать. Он занимался анатомией. Думал, что избавит меня от головной боли, если просверлит в моем черепе дырку размером с соверен[72]и тем ослабит внутричерепное давление. Этот эскулап заверял, что если мой мозг увидит небо и солнце, то исцелится. Что вы на это скажете? Мне следовало позволить ему сделать то, что он задумал?

– Милостивый Боже, конечно нет, ведь он мог вас убить! – воскликнула Рейчел.

Мозг слегка покачивался внутри банки, щупальца под ним шевелились, словно усики какой-то неведомой твари. Рейчел стало подташнивать.

– Он уверял, что все обойдется. Говорил, будто делал нечто подобное в Лондоне, когда поставил сходный эксперимент над одной женщиной, которую сводила с ума смерть шестерых детей. Этот парень думал, что такая процедура выпустит из головы дурные соки и восстановит разум.

– И получилось? – спросила Рейчел сдавленным голосом.

– Ну, во всяком случае, его пациентка больше не бредит. Правда, и говорить перестала. Не ходит, не ест. Ее кормят через трубку, и когда перестанут это делать, она умрет.

– Почему вы мне об этом рассказываете?

– Я хотел, чтобы вы поняли, миссис Уикс… Как уже было сказано, я подружился с этим доктором, хоть и не разрешил ему просверлить свой череп, и ходил вместе с ним наблюдать за вскрытием трупов, снятых с виселицы. Я… думал узнать, как устроено человеческое тело. Пытался найти то место, в котором у человека находится душа, чтобы снова поверить в ее существование. Ведь без нее мы просто живые машины, подобные той переваривающей утке или медной мышке, разве не так? Поэтому я смотрел, учился и вот что узнал: мы просто машины, миссис Уикс! Мы едим, спим, испражняемся, это повторяется снова и снова, точно так же как у любых других зверушек, которые ходят по нашей земле. А умираем мы, когда в нас сломается какая-то деталь или, например, когда кто-то вынет из машины нужный винтик, после чего она уже не сможет работать. А это… это… – Джонатан с силой встряхнул банку, отчего жидкость снова заколыхалась, а крышка звякнула. Он сделал по направлению к Рейчел один медленный шаг, потом другой. – Это и есть то, что за все в ответе. Не Бог. Не судьба. Вот я и спрашиваю, миссис Уикс… если другой человек может решить, когда мне умереть, то почему я не могу решить этого сам?