— Джонатон, я сейчас еще раз…

— Пошлете меня на хер. Да. Поговорите с вашей мамой. Убедите вашего брата. Пригласите меня на свадьбу. Пусть она будет пышной. Мне действительно очень нравятся пышные свадьбы.

Прибывает дворецкая. Аудиенция закончена. Джонатон Кайод срывает с дерева второй бергамот и протягивает его Ариэль с такой деликатностью, словно держит в руке ребенка или сердце.

— Возьмите. Поместите его в центре своего дома, и аромат заполнит каждую комнату.

Этим событием мог оказаться прием у Моди или воссоединение коллоквиума семьдесят девятого года, но оно десятое за пять дней, и на часах полвторого ночи, и Марина хочет домой, в постель, так сильно, что вот-вот расплачется. Она сидит у барной стойки со стаканом чая, одетая в платье от Жака Фата, и следит за Ариэль, которая переходит от группы к группе, от разговора к разговору. Те же лица, тот же треп. Сокрушительная банальность. Наверное, это врожденный навык, предполагает Марина. Дело не в том, что говорят, а в том, кто говорит и кому. Марина пытается отыскать хоть миллиметр милосердия внутри своих красных оперных туфель на шпильках. Вытаскивает пятки. Необыкновенное облегчение тотчас же уступает место боли. Отекшие ступни пылают, мышцы расслабляются от напряженного балета, и она едва не вскрикивает. Морщась, надевает мягкие балетки без каблуков.

Ариэль плывет, окруженная свитой.

Надевая славные добрые туфли, Марина поднимает голову и видит нож. Намек на нож; движение руки, складка на одежде, блеск металла где-то посреди свиты. Нож. Замах.

Удар.

Мышцы Джо Лунницы. Марина срывается с барного табурета. Прыжок переносит ее на четверть длины зала. Она вламывается в атакующего, который направляет нож в сердце Ариэль Корты, сбивает его — и удар приходится мимо цели. Нож сквозь слои кружев и корсет платья от Живанши вонзается в спину Ариэль. Кровь. Кровь на Луне взметается высоко и медленно. Ариэль падает. Атакующий, пошатнувшись, снова замахивается. Он рожден на Луне — высокий, легкий, быстрый; быстрее Марины. Он перехватывает нож по-другому. Все оружие Марины вне досягаемости из-за дурацкой одежды. Она озирается в поисках того, чем можно убить, и находит. Атакующий бросается вперед с ножом на изготовку. Вложив все силы в удар, Марина втыкает вейпер ему под нижнюю челюсть. На полную длину. Ее кулаки вздрагивают, чувствуя щетину на его подбородке. Хруст кости. Кончик вейпера выходит из верхней части черепа. Нападающий конвульсивно дергается. Марина держит вейпер, держит крепко, держит незнакомца насаженным на него и не отводит взгляда, пока не понимает, что человек мертв. Она отпускает свое копье. Тело безвольно валится набок. По титановому шпилю вейпера ей на руки течет кровь. Ее лицо и платье усеивают брызги крови из раны Ариэль. Ариэль лежит в темной кровавой луже, учащенно дышит, дергается. Прилипалы собрались вечным кругом, потупились. Мы ошеломлены. Мы обеспокоены. Мы не знаем, что делать.

— Врача! — кричит Марина, опускаясь на колени возле Ариэль. Где нажать, где держать, как остановить кровотечение? Так много крови. Лоскуты кожи и плоти. — Врача!

Он был здесь все это время, сидел и ждал, пока я его призову, слушал мои истории и то, как я все время уклоняюсь от темы, и улыбался, потому что я ведь инженер, и предполагается, что я не несу ерунду, а все говорю строго по делу. Он всегда был терпеливым до невозможности. Карлос, тебе придется еще немного подождать. Но уже недолго.

Ачи улетела, и я больше никогда ее не видела, не разговаривала с нею. Я работала. У меня было много лет. Некогда скучать по людям. Только гляньте на мою продуктивность! Я совсем по ней не скучала. Хорошо, что она меня покинула; любовь была бы всего лишь поводом отвлечься. Мне следовало строить свою компанию.

Я была так занята, что пропустила свой Лунный день.

Это ложь. И то, что я не скучала по Ачи, тоже ложь. Я так сильно по ней скучала, что во мне поселилась ноющая боль утраты; вакуум. Я скучала по ее милой серьезности; по маленьким проявлениям доброты, вроде чая у моей постели каждое утро, или тому, как она аккуратно и правильно раскладывала мой пов-скаф; по ее опрятности в противовес моей неряшливости, по ее вниманию к деталям, по тому, как она меняла расположение вещей, где бы мы ни находились — в квартире, в отеле, в капсуле; вещи должны были стоять вплотную к стенам помещения. По ее неспособности понимать мои шутки или освоить португальское произношение. Так много всего! Я запихнула эти вещи на самое дно памяти, я не думала о них, потому что, думая о ней, начинала думать обо всех вещах, которые на Луне потеряю навсегда. Бесплатный воздух. Солнечные лучи на моем обнаженном лице. Возможность взглянуть в открытое небо. Далекий горизонт; Луну на краю мира, прокладывающую серебристую дорожку через океан. Океаны из воды, а не из пыли. Ветер: только прислушайтесь!

Я работала как дьявол; моделировала, проектировала и планировала. Все должно было получиться. Все было просто. Но есть предел работы, по достижении которого она начинает пожирать твой желудок и твою душу. Я сделала перерыв. Перерыв в стиле Адрианы Корты. Мои старые однокашники из ДЕМИНа гордились бы мной. Я решила обойти все двенадцать баров в квадре Ориона. В дверь девятого ввалилась. В десятом принимала ставки на то, сколько уровней будет в башне из стопок, которую я сумею построить на барной стойке, — пятнадцать. В одиннадцатом оказалась в нише с милым большеглазым мальчишкой Сантосом, мы касались друг друга лбами, и я трещала о своих планах и амбициях, а он таращился и притворялся, что ему интересно. До двенадцатого бара я так и не добралась. Я оказалась в постели с Большеглазкой Сантосом. Любовница из меня вышла паршивая. Я всю ночь плакала. Он оказался достаточно милым для того, чтобы всплакнуть вместе со мной.

После Лунного дня я долго не звонила родным. Боялась осознать, что сделала ужасный выбор, изменить который я не в силах. Потом я подумала: на протяжении большей части человеческой истории миграция была путешествием в один конец. Старые португальские семьи устраивали похороны детей, которые уезжали в Бразилию, чтобы начать там новую жизнь. Рассчитывать на чью-то помощь означает верить в утешительные сказки о феях. Жизнь — последовательность дверей, которые открываются только в одну сторону. Если ты ушел, то возврата нет. Вот мир, и мы должны в нем жить наилучшим из возможных образов. Но я все-таки очень часто слушала музыку старого мира, музыку, которую моя мама любила и напевала, работая по дому, и она как будто плыла с той голубой планеты внизу, осваиваясь посреди нового пейзажа — не посреди серых холмов, откосов, борозд и прочего уродства, но среди людей. Единственное, что на Луне по-настоящему красиво, — люди.

Итак, теперь я стала лунной женщиной. Я посвятила себя новому миру и новой жизни. У меня была идея и были деньги — если эмигрировать, стоимость обратной дороги тебе возмещают за вычетом любых просроченных платежей и неизбежных пошлин. Я купила конвертируемые облигации КРЛ. Надежные, солидные, с высоким доходом. У меня был табун правовых и проектных ИИ и модель, которую мне не терпелось испытать в реальном мире. Чего мне не хватало, так это путеводной нити. То есть я понятия не имела, как все это превратить в бизнес. Мне недоставало плана. Это был совсем не тот инжиниринг, в котором я разбиралась; мне требовалось распланировать компанию и сделать так, чтобы она заработала.