– Пятнадцать человек погибло, есть раненые, но разве дело того не стоило?

Хай не ответил, и Ланнон продолжал.

– Есть и другие новости. И другое мое копье попало в цель. У Аннель не пришли месячные.

– Южный воздух благотворен. Всего два месяца – и все уже беременные.

– Воздух ни при чем. – Ланнон рассмеялся и снова отпил вина.

– Я доволен, – сказал Хай. – Больше древней крови для Опета.

– Когда это ты беспокоился о крови, Хай Бен-Амон? Ты доволен, что можно будет баловать больше моего отродья. Я тебя знаю. – Ланнон подошел и встал рядом с Хаем. – Ты пишешь? – спросил он без необходимости. – Что это?

– Песня, – скромно ответил Хай.

– О чем?

– Об охоте, о сегодняшней охоте.

– Спой, – приказал Ланнон и упал на покрытое шкурами ложе Хая, все еще держа амфору за горлышко.

Хай взял лиру и присел на тростниковую циновку. Он запел, а когда умолк, Ланнон некоторое время молча лежал, глядя за раздвинутый полог палатки во тьму ночи.

– Мне это видится иначе, – сказал он наконец. – Для меня это просто жатва, урожай мяса.

Он снова замолк.

– Тебе не понравилось? – спросил Хай, и Ланнон покачал головой.

– Ты правда считаешь, что мы сегодня уничтожили нечто невосстановимое?

– Не знаю. Может, и нет. Но если мы будем так охотиться каждый день или хотя бы раз в десять дней, разве мы не превратим эту землю в пустыню?

Ланнон поразмыслил над полупустой амфорой, посмотрел на Хая и улыбнулся.

– Мы сделали достаточный запас мяса. Больше в этом году охотиться не будем, только за слоновой костью.

– Мой господин, кувшин прилип к твоей руке? – негромко спросил Хай, и Ланнон некоторое время смотрел на него, потом расхохотался.

– Поторгуемся. Еще одна песня, и я отдам тебе вино.

– Честный договор, – согласился Хай.

Когда амфора опустела, Хай послал одного из своих стариков-рабов за другой.

– Пусть принесет две, – посоветовал Ланнон. – Сбережет время позже.

К полуночи Хай помягчел от вина и почувствовал себя несчастным от красоты собственного голоса. Он заплакал, и Ланнон, видя, что он плачет, заплакал тоже.

– Нельзя такую красоту записывать на звериных шкурах, – воскликнул Ланнон. Слезы катились по его пыльным щекам и застревали в бороде. – Прикажу сделать свиток из чистого золота, и ты будешь записывать свои песни на нем, о моя Птица Солнца. Они будут жить вечно, чтобы радовать моих детей и детей моих детей.

Хай перестал плакать. В нем проснулся художник, его мозг сразу оценил обещание, которое, он знал это, Ланнон утром не вспомнит.

– Это великая честь, мой господин, – Хай опустился на колени у края кровати. – Не подпишешь ли сейчас же приказ в сокровищницу?

– Пиши, Хай, пиши немедленно, – приказал Ланнон. – Подпишу.

И Хай побежал за стилом.

Колонна, описывая большую окружность, медленно двигалась сначала на юг, потом на восток по южным травяным равнинам, просторам столь безграничным, что пятнадцатимильная колонна на них заметна не более, чем цепочка муравьев. Она шла через реки и хребты, через леса и равнины, кишащие дичью. Единственными встреченными в пути людьми были гарнизоны охотничьих царских лагерей. Их задача заключалась в непрерывной поставке сушеного мяса для прокорма множества рабов – основы национального благосостояния.

Через шесть месяцев после выхода из Опета они пересекли реку на юге;[4]в ста милях от нее – густо поросший лесом хребет в голубых горах,[5]которые обозначали южную границу царства.

Они стали лагерем у входа в темное скалистое ущелье, врезавшееся в самое сердце гор, и Ланнон и Хай в сопровождении когорты пехоты и лучников прошли по опасной тропе через это странное место. Высокие черные каменные утесы нависали над ревущим далеко внизу потоком, здесь, куда редко проникал луч солнца, царили холод и сумрак. Хай дрожал, но не от холода, и крепче сжимал свой топор. Все три дня, что они шли через горы, он почти беспрестанно молился, ведь эти места несомненно населяли демоны.

Они остановились на южных склонах и разожгли сигнальные костры, от которых высоким столбом поднялся дым, видный на пятьдесят миль.

Глядя на бесконечные золотистые равнины и темно-зеленые леса, Хай испытывал благоговение.

– Я бы хотел спуститься в эту землю, – сказал он Ланнону.

– Ты был бы там первым, – согласился Ланнон. – Интересно, что в ней скрыто. Какие чудеса, какие сокровища?

– Мы знаем, что далеко на юге есть мыс, где возвышается гора с плоской вершиной, – там был уничтожен флот Хикануса Девятого, – но и только.

– Мне хочется пренебречь предсказанием и возглавить экспедицию на юг, за эти горы. Что скажешь, Хай?

– Не советую, мой господин, – церемонно отвечал Хай. – Бросая вызов богам, добра не жди, они чертовски злопамятны.

– Вероятно, ты прав, – согласился Ланнон. – Но искушение очень сильно.

Хай почувствовал себя неуверенно и сменил тему. Не следовало бы даже затрагивать ее.

– Интересно, когда они придут, – он взглянул на сигнальные столбы дыма, поднимавшиеся в спокойное голубое небо полудня.

– Придут, когда будут готовы, – пожал плечами Ланнон. – Но лучше бы побыстрее. А пока ждем, поохотимся на леопарда.

Десять дней они охотились на больших пятнистых кошек, которые в изобилии водились в туманных утесах и лесистых горных ущельях. Охотились с помощью специально обученных собак, вооружившись львиными копьями. Собаки преследовали добычу, пока не загоняли ее в ловушку, а потом люди окружали ее и дразнили.

Человек, на которого набрасывался рычащий зверь, принимал его на острие копья. За эти десять дней были убиты два охотника, один из них внук Асмуна, старого аристократа, храбрый красивый юноша. Все оплакивали его, хотя это была славная, почетная смерть, и тело сожгли, ибо он умер в поле, а Хай принес жертву, чтобы душа юноши благополучно прибыла к солнцу.

Утром одиннадцатого дня – Хай уже приветствовал Баала, все позавтракали и готовились к очередной охоте – Хай заметил возбуждение и беспокойство маленького начальника охоты бушмена Ксаи.

– Что тебя тревожит, Ксаи? – спросил он на его языке, которым теперь бегло владел.

– Мой народ здесь, – ответил бушмен.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! – просто ответил бушмен, и Хай заторопился через лагерь к палатке Ланнона.

– Пришли, мой господин, – сказал он.