Три корабля с солдатами 44-го Восточно-Прусского гренадерского полка на борту не могли идти вместе с конвоем и зашли в Треллеборг. Несмотря на внешний нейтралитет, проявлявшийся шведами в течение всей войны, эти солдаты впоследствии были отданы Советскому Союзу.

Несколько отплывших из Виндавы кораблей были в открытом море перехвачены советскими торпедными катерами. Головной корабль «Rugard» развернулся и встретил нападавшие катера, тем самым давая возможность двум сопровождавшим тральщикам оторваться и попытаться уйти. Тысяча триста человек на борту судна, затаив дыхание, ожидали худшего. Моряки «Rugard» собрали демонтированный казенник 88-миллиметровой палубной пушки. Поскольку вражеские катера продолжали приближаться, стали очевидными их намерения остановить судно. Орудие произвело первый выстрел, и тут же по радиотелефону штаба флота пришел приказ держаться прежнего курса вперед. Этим выстрелом головной советский катер получил прямое попадание и, сопровождаемый остальными, повернул и отошел, позволив «Rugard» продолжать свой путь. Так завершился последний морской бой в Европе, а более 25 000 человек из Курляндской армии добрались через Балтику до германских портов в Гольштейне.

В начале мая солдаты на передовых позициях не все знали о событиях, происходивших далеко в тылу 132-й пехотной дивизии. Они не слышали слов последней сводки вермахта, посланной 9 мая 1945 г., которой было суждено стать последним официальным приказом из Германии:

«НАША ГРУППА АРМИЙ В КУРЛЯНДИИ, МЕСЯЦАМИ УСПЕШНО ВЫДЕРЖИВАВШАЯ АТАКИ ТАНКОВ И ПЕХОТЫ ПРЕВОСХОДЯЩЕГО ПО СИЛАМ ПРОТИВНИКА, В ШЕСТИ КРУПНЫХ СРАЖЕНИЯХ ПРОДЕМОНСТРИРОВАЛА НЕСРАВНИМЫЕ МУЖЕСТВО И ВЫНОСЛИВОСТЬ».

В ранний утренний час я вышел из блиндажа 4-й пулеметной роты в русле Вартайя и сощурился на приятном холодном воздухе нового весеннего дня. В редких прогалинах, где земля была не тронута месяцами бушевавшей вокруг нас войной, природа начала показывать новые ростки, ярко-зеленые побеги стали пробиваться сквозь черную почву. Даже на молодых деревцах и на кустах, изломанных шрапнелью и осколками снарядов, появились крошечные почки, как будто желая показать, что, несмотря на безумие, до которого довело себя человечество, жизнь продолжается. От этих чуждых мыслей меня оторвали удары нескольких мин, разорвавшихся невдалеке одна за другой с короткими интервалами.

В роте на передовой все еще было шесть крупнокалиберных пулеметов, четыре 80-миллиметровых миномета и два тяжелых 120-миллиметровых миномета. И никто не был ранен с тех пор, как Курт был ранен в плечо два дня назад.

На минометной позиции, которую я расположил в овраге в 200 метрах позади штаба, мы услышали отдельные винтовочные выстрелы со стороны противника. Используя два крупнокалиберных пулемета в глубине линии окопов, я открыл огонь по противоположной полосе деревьев, где наблюдалась наибольшая активность врага. Русские ответили огнем артиллерии; наши артиллеристы стали отстреливаться. Примерно в 9.00 группа штурмовиков пролетела над позициями батальона и сбросила бомбы.

За минометной позицией разорвалось несколько осколочных бомб, не принеся ущерба. Передовые наблюдатели сообщили об интенсивных передвижениях противника в глубоком тылу стоявшей против нас стрелковой бригады. Связисты доложили мне, что наземная связь с батальоном временно прервана из-за обстрела, и мы приготовили оружие и стали ожидать атаки. Ровно в 12.00 по радио поступило донесение из полка, грянувшее как гром среди ясного неба:

«В 14.00 НАЧНЕТСЯ КАПИТУЛЯЦИЯ КУРЛЯНДСКОЙ АРМИИ. ПО ВСЕЙ ЛИНИИ ФРОНТА ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВЫВЕШЕНЫ БЕЛЫЕ ФЛАГИ. ВЕСЬ ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ НА ПОЗИЦИЯХ С ОРУЖИЕМ. ОРУЖИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ РАЗРЯЖЕНО, МАГАЗИНЫ ИЗВЛЕЧЕНЫ И СТВОЛЫ ОЧИЩЕНЫ. ОФИЦЕРЫ ПРОДОЛЖАЮТ КОМАНДОВАТЬ СВОИМИ ЧАСТЯМИ».

В 13.00 я услышал в последний раз по полевому телефону голос капитана фон Даймлинга, полкового адъютанта. Он открыто посоветовал мне не предпринимать никаких неразумных действий, немедленно прекратить стрельбу и проявить ответственность в гарантировании выполнения приказа о капитуляции, который он повторил устно. Он подчеркнул, что строгое соблюдение определит «судьбу целого участка фронта».

Новость о приказе о безоговорочной сдаче пронеслась среди солдат. Годами мы беззаветно сражались, хороня своих убитых и отказываясь капитулировать перед жестоким врагом, которому мы все еще открыто и искренне сопротивлялись.

Я несколько раз обошел наши позиции, разговаривая с солдатами о неизвестной судьбе, лежавшей впереди нас, и пытаясь успокоить их нервы. Нас уже не пугала перспектива смерти, потому что мы жили рядом с ней и имели с ней дело уже сколько лет и до такой степени, что смерть на поле боя на Востоке была возможностью, которую следовало ожидать, что нашей неизбежной участью было найти место успокоения в безымянной могиле в России. Нами владел страх неизвестности, незнания того, что станет с нами и, еще важнее, с нашими семьями в Германии. Мы давно знали о том, что произошло в Катыни в Польше, где русские ликвидировали тысячи польских офицеров, и у нас не было оснований не ожидать, что в руках врага мы подвергнемся той же участи. Философия сражения до смерти настолько укоренилась в нас в течение прошедших лет, что капитуляция, которая нам сейчас предписывалась приказом, была просто немыслима.

Опустившаяся на фронт тишина была прервана сообщением о пистолетном выстреле невдалеке от нас. Расследуя происшествие, я выяснил, что один из наших офицеров, узнав о приказе о капитуляции, вытащил свой «люгер» из кобуры, положил его на планшетку и написал в своем блокноте: «Без армии нет чести». Потом спокойно приставил дуло пистолета к виску и нажал на спуск.

Ко мне прибежал командир роты, бешено размахивая пистолетом и крича: «Я не сдамся!» Я приказал ему положить пистолет в кобуру и вернуться в свою роту, на что он ответил угрозами. Тогда я вынул свой пистолет, и он исчез в зарослях русла Вартайя, продолжая кричать: «Долой капитуляцию! Я отказываюсь сдаваться!» Потом я узнал, что он помчался в тыл, где столкнулся с командиром самоходки и все еще с пистолетом в руке попытался заставить офицера выдвинуться с орудием к передовой, все так же крича: «Они сдаются на передовой!» В конце концов один из солдат сбил его ударом приклада, и офицер упал без сознания на землю. В конечном итоге он пошел в плен; однако, находясь в лагере для военнопленных, он воспринимался русскими как несколько помешанный человек.

Враг предпринял последнее наступление на соседний нам полк, 436-й пехотный, в последнее утро войны в Европе. Во время атаки дядюшка Зепп получил приказ о капитуляции, и ему пришлось использовать все искусство убеждения, чтобы добиться от командира батальона прекращения огня.

В тот же день полковник Дрексель принял генерала Родионова, командира дивизии, противостоявшей ему. У русских напротив позиций Дрекселя была сосредоточена артиллерия и целая пехотная дивизия, и об этом было дано четко знать полковнику. Советского генерала сопровождал его офицер разведки, который сравнил свои карты с немецкими штабными. Просто удивительно, до какой степени они были информированы о наших позициях. За несколько недель до капитуляции офицер разведки пробрался сквозь наши слабо охраняемые позиции, переодевшись в штатскую одежду, и изучил все тылы за нашим фронтом. Полковнику Дрекселю пришлось лишь посмеиваться, читая заметки незваного гостя, в которых он часто упоминался как дядюшка Зепп. Офицер-разведчик также знал, что блондин Фред, командир I батальона 436-го пехотного полка, был не прочь при случае опрокинуть стаканчик.