выводил Даня, подмигивая ей «со значением».

Она радовалась и хлопала. Даже старалась подпевать потихоньку.

Потом Даня стал прощаться:

— Уже поздно. Вы, наверное, устали.

— Спасибо вам за все. — Нина поцеловала его в щеку.

— Это моя работа, — скромно отшутился Даня. — Пацан сказал, пацан сделал.

— Может, тебе шофера дать? — озабоченно спросил Никита. — Ты все-таки выпил.

— Да нет, я совсем чуть-чуть. Я тихо поеду. Буду ползти, как черепаха, гаишники меня зацапают и спросят, — Даня понизил голос до зловещего полушепота: — «И куда это мы так крадемся?»

Все трое опять дружно рассмеялись.

На прощанье Даня незаметно для Нины показал другу большой палец.

— Позвони, когда домой вернешься! — крикнул Никита ему вслед.

— Ладно! — ответил Даня, сбегая по лестнице.

— Ну что? — спросил Никита, вернувшись в квартиру. — Опять выгуливать этого троглодита?

— Как всегда, — ответила Нина. — Прогулка перед сном — это святое. Да ты не беспокойся, я сама выйду.

— Нет, я с тобой. Мне надо подышать свежим воздухом. И почему бы тебе не повесить поводок в прихожей? Зачем каждый раз за ним наверх бегать?

Никиту злило, что Нина живет у него как будто на птичьих правах: лишний сантиметр площади боится занять своими вещами. Вдруг теперь, когда он покончил с Чечеткиным, она уйдет насовсем? Эта мысль точила его весь вечер, он потому и выпил лишнего, что она не давала ему покоя.

Ничего не ответив, Нина поднялась наверх и принесла поводок. Кузя весь концерт прослушал из самой удаленной от рояля точки, свернувшись клубочком у подножия лестницы. Теперь он радостно вскочил, увидев знакомую вещь, означавшую прогулку, завилял хвостом и заплясал на месте.

— Стой смирно, Кузя, ты же мне поводок пристегнуть не даешь.

Никита наблюдал за ее действиями молча. Молча открыл дверь и спустился вслед за ней во двор. Он твердо решил не начинать разговора первым.

Нина, видимо, тоже решила его не начинать. Вместо этого она сказала:

— Какой чудный мальчик!

— «Мое рыжее золото», — откликнулся Никита. — Так товарищ Сталин называл Эмиля Гилельса. А я — Даню. — Тут зазвонил его сотовый телефон. Взглянув на определитель, Никита заметил: — Легок на помине. Ну как? — заговорил он в трубку. — Доехал нормально? Вот и хорошо. И тебе от нее привет. Ты ему тоже понравилась, — сказал он Нине, отключив связь. — Слушай, а хорошо все-таки было в Литве! Дверь открыл, и гуляй себе. Может, нам туда вернуться?

— А работа? — спросила Нина.

— Ну, лично я могу управлять дистанционно.

— А я нет. Если тебе в тягость гулять с Кузей, зачем ты тогда пошел?

— Кто сказал, что мне в тягость?

— А чего ж ты тогда Кузю обижаешь?

— Я обижаю? — возмутился Никита. — Да кто его обидит, трех дней не проживет! Потому что будет иметь дело со мной. Между прочим, я так и сказал Чечеткину.

— Ты рассказал Чечеткину про Кузю? — удивилась Нина.

— Я сказал, что если за ближайшие лет пятьдесят с вами обоими что-нибудь случится, я его достану.

Нина отвернулась. Никита в смятении успел заметить слезы, блеснувшие у нее на глазах.

— Кузя пятьдесят лет не проживет, — вздохнула она.

— Ну… Ну что ж тут поделаешь! — Никита осторожно обнял ее за плечи. — Зато, сколько ему отпущено, он проживет счастливо. Верно, Кузнец?

Кузя, чуткий, как барометр, подбежал к хозяйке. Нина и Никита, не сговариваясь, опустились на корточки и погладили его.

— Ну что, шабаш? — спросил его Никита. — Можем идти домой?

— Тяф! — подтвердил Кузя, и они повернули к подъезду.

Когда Кузя был водворен на место и свернулся на своем коврике, Никита порывисто и крепко обнял Нину, притянул ее к себе, зарылся лицом ей в волосы, вдыхая тонкий, чуть горьковатый, ускользающий аромат ее духов. Она беспокойно шевельнулась, словно пытаясь освободиться, но он не отпустил.

— Погоди… Дай мне… смыть с себя все это. И Чечеткина, и все… — Никита оторвал лицо от ее волос и посмотрел ей в глаза. — Мы с тобой давно вместе душ не принимали. Давай?

— Давай… — тихо ответила Нина.

Он отвел ее в свою ванную — роскошную барскую ванную, примыкающую к спальне. На душе скребли кошки. Может, она воспринимает это как требование платы за труды? Может, он поторопился, надо было дать ей еще время? Но если дать ей время, она, пожалуй, опять соберет свои манатки и удерет от него, как тогда, в Литве. Может, отпустить ее? Нет, это неудачная мысль. Никита раздел ее и торопливо разделся сам, отвернул краны в душевой кабине. Нина тихонько взвизгнула, уклоняясь от воды.

— Что? Горячо?

— Да нет, нормально, но я недавно голову вымыла. Надо было шапочку надеть.

— Не надо. Подумаешь, волосы! Высохнут. Считай, что ты под дождь попала.

Она попала под дождь его поцелуев. Его ловкие руки, скользкие от мыла, оказывались в сотне мест сразу. Нина перестала уклоняться, ответила на ласку. Вода лилась по ее лицу, а она тихонько улыбалась, проводя тоненькими загрубелыми пальцами по волосам Никиты, по его золотистым бровям, по щекам, по губам… Потом их губы снова слились в поцелуе, они долго стояли под теплыми струйками, пока последние пузырьки мыльной пены стекали по их телам.

Он закрыл воду, набросил на себя махровый халат, а ее завернул с головой в большую махровую простыню, взял на руки и вышел вместе с ней в спальню.

— Дай, я сама. — Нина высунула голову и принялась энергично вытирать волосы простыней. — Нет, тут нужен фен.

— Не нужен. Сами высохнут.

Никита снова подхватил ее на руки и опустил на постель.

— Ты что, подушка намокнет!

— Ну и пусть.

Он овладел ею и не позволил перехватить инициативу. Ей пришлось лежать смирно, ощущая в себе его мощные, ритмичные удары.

— Может, мне тебя связать?

Нина тут же взвилась, как дикая кошка, вцепилась ему в плечи.

— Даже в шутку не смей так говорить!

— А что такого? Это очень эротично. Говорит о доверии партнеров друг к другу. Потом ты меня свяжешь.

— Прекрати…

Она начала отчаянно вскидываться всем телом, стараясь высвободиться, но он держал ее крепко. Сама не сознавая, что делает, она вонзила ногти ему в кожу, но это была легкая, приятная боль. Сокрушительный оргазм потряс их обоих. Теперь уже Нина цеплялась за него, как за якорь спасения. Никита всем телом почувствовал, как она испугана. Он не отпустил ее, привлек к себе, нажимая подбородком на макушку, и начал укачивать, как ребенка. Наконец она перестала дрожать, затихла.