В присутствии Кавалера они всегда — и во дворце в Палермо, и на флагманском корабле в те шесть недель, что они стояли на якоре в Неаполитанском заливе, ведут себя безупречно. А именно, ластятся друг к другу не больше, чем в те времена, когда еще не были любовниками. То есть лицемерят. Кавалер не имеет ни малейшего представления о том, когда и насколько часто жена посещает каюту Героя по ночам или он — ее каюту. Он и не хочет этого знать. Жена, с ее железным кишечником и неподверженностью морской болезни, жалуется теперь за завтраком на проблемы с пищеварением и на то, что от покачивания корабля ее мутит. Нет, он, конечно, не хотел бы, чтобы они открыто говорили о своих отношениях или о том, что тошнота вызвана беременностью, — это причинило бы ему боль. И все же, сам себе противореча, он сердится на них за игру, которую они ведут с ним. Из-за этого он чувствует себя так, словно они вычеркнули его из своей жизни, чувствует, что они относятся к нему снисходительно. Чувствует себя заброшенным. Это у него слабое пищеварение, у него иногда случается морская болезнь, хотя на более спокойное море трудно было рассчитывать.

* * *

И что носить теперь, когда они практически сразу снова отправляются в путешествие, ведь Герою не терпится как можно скорее вернуться в Англию, Адмиралтейству же нужно, чтобы их главное оружие использовалось против Наполеона, а не в качестве паладина Бурбонов или капитана прогулочной яхты дискредитированного, отныне бывшего британского посла и его неотразимой супруги; они, конечно, поедут с ним. Что носить, ведь предстоит длинное, сложное путешествие. Сначала на флагманском корабле Героя, по морю до Леггорна, затем сушей, многими видами колесного транспорта (экипажем, почтовой каретой, дилижансом), с юга на север, от жары и длинных дней к более умеренному лету, через многие страны, со многими остановками и многими торжествами, и на каждом из них нужно появиться в наилучшем виде.

Вопрос, ехать ли вместе или порознь, не возникал ни разу. Единственное, что обсуждалось, — сколько человек сможет уехать вместе с ними и миссис Кэдоган помимо мисс Найт, слышать не желавшей о том, чтобы остаться без них, Оливера, одного из двух английских секретарей Кавалера, переданного Герою, и обычного набора слуг. Караван обещал быть огромным.

Через месяц, в начале июня, по возвращении из морского круиза Кавалер представил двору отзывные грамоты, и Пэджит получил возможность вручить верительные. Королева упрямо сжимала зубы и ни разу на него не взглянула. Королева терзалась не только из-за неизбежного расставания с верными друзьями, нет, она понимала, что, заменив Кавалера новым посланником, Британия продемонстрировала недовольство ею. Желание унизить Пэджита и проявить солидарность по отношению к друзьям — одна из причин, по которой королева решила покинуть Палермо и отправиться в Вену с визитом к дочери (а также племяннику и зятю) — Мария-Терезия, ее первый ребенок, стала Габсбургской императрицей. (Другая причина уехать — горькое осознание того, как сильно ослабло ее влияние на короля.) Герой — с Кавалером, его женой, их окружением и имуществом — надеялся вернуться в Англию морем, что позволило бы ему довезти королеву и всех ее фрейлин, капелланов, докторов и слуг до Леггорна. Он запросил разрешение отвести «Фоудройант» в Англию, но получил отказ и после этого не видел причин отказывать себе в удовольствии совершить длительное путешествие по Европе, а заодно выполнить пожелание королевы и сопроводить ее до самой Вены.

Когда они прибыли в Леггорн, исполненный праведного гнева лорд Кейт восстановил наконец справедливость и направил мятежный «Фоудройант» на военную службу, для которой тот и предназначался. Пока шли приготовления к дальнейшему путешествию, пришло известие о предстоящем сражении австрийских войск с Наполеоном при Маренго, и королева, повинуясь импульсу, приняла решение не ехать пока в Вену, а остановиться ненадолго в Риме, в Палаццо Фарнезе (куда она велела приехать и барону Скарпиа), и подождать, чем закончится битва. Своих английских друзей она догонит в Вене через несколько недель.

Что ж, они отправились дальше, в семи каретах, за которыми следовали четыре багажных фургона с картинами и другим спасенным из Неаполя имуществом Кавалера. Дорога вдоль Арно оказалась тяжелее, чем предполагал Кавалер, она буквально вытрясала из него душу. Он не мог читать, он только закрывал глаза и старался предотвратить боли в спине, бедрах и коленях, а миссис Кэдоган прикладывала ему ко лбу влажный платок. Во Флоренции они остановились на два дня, для приемов и визитов. Кавалеру хотелось остаться подольше. И не только потому, что он чувствовал себя нехорошо. Он хотел бы снова посетить галерею Уффици, которую Наполеон подверг чудовищному разграблению, — нельзя быть во Флоренции и не посмотреть картины, — но его жена и друг и слышать не желали об этом. Вы так больны, так устали, вам ни в коем случае нельзя ходить по галереям и смотреть картины. На картины у меня всегда достанет сил, — сказал он слабым голосом. — Как я себя чувствую, не имеет значения. Это доставляет мне удовольствие.

Нет-нет, — сказала жена. — Вы больны. Мы о вас беспокоимся. Вам нужно отдохнуть. А затем продолжим путешествие. И он, пав духом, стал отдыхать, рационально, скучно, и не получил ни капли удовольствия, на которое рассчитывал. Как неинтересно быть просто телом. А в Триесте, где достойных внимания картин крайне мало, они оставались почти неделю. Кавалер не мог понять, что их здесь держит.

Через неделю после того, как они добрались до Вены, туда прибыла безутешная королева, которая, после известия о победе Наполеона, решила сократить свое пребывание в Риме. Герой, Кавалер и его жена задержались в Вене еще на месяц, целиком посвященный бесконечным приемам и балам в честь Героя. У жены Кавалера тоже были свои победы. Однажды вечером она выиграла в «фараон» пятьсот фунтов. Четырехдневный визит в загородное поместье Эстерхази закончился празднеством, на котором знаменитый композитор, проживавший в замке, воздал дань заслугам Героя; исполняя сочинение в его честь, композитор сам сидел за инструментом, а пела жена Кавалера.

Несколько дней спустя она снова пела «Битву на Ниле» Гайдна под собственный аккомпанемент для царственной подруги, обиженно уединившейся в Шенбруннском дворце. Tres beau, tres emouvant,[25]— воскликнула королева. Она не могла не вспомнить голоса, почти столь же красивого, как голос жены Кавалера, слышанного ею в Риме. К сожалению, если бы она начала описывать этот голос, то впечатления от кантаты удачливого Гайдна в честь действительной победы над французами смешались бы с воспоминаниями о скучном Паизьелло и его кантате. А это могло повлечь за собой необходимость упомянуть, что наутро после представления дива, женщина огромного обаяния, покончила с собой при самых мелодраматических обстоятельствах, после того, как убила начальника полиции, очевидно, некомпетентного.

Baron Scarpia est mort, Miledy, vous I’avez entendu.[26]

Какой ужас, — воскликнула жена Кавалера. — То есть я хочу сказать, вы, должно быть, ужасно расстроены!