Сначала королева это отрицала. После всех смертей — что ей еще одна. Но потом расплакалась и начала жаловаться, что из-за всех пережитых ужасов она перестала испытывать нормальные человеческие чувства — больше не чувствует себя женщиной. И затем рассказала всю историю, с конца. Очевидно, диву оскорбили домогательства любвеобильного барона. Удивительно, воскликнула королева, промокая глаза, как бурно эти итальянцы на все реагируют! Жена Кавалера, такая же мастерица театральных сцен, как и королева, ответила, что она более чем хорошо понимает, что имеет в виду ее величество. Мой муж всегда говорил, что итальянцам не хватает здравого смысла, — сказала она, рассчитав, что здесь, в своем родном городе, неаполитанская правительница должна испытывать нелюбовь ко всему итальянскому.

Королеву, которая в Вене была, определенно, не самой яркой звездой габсбургского небосвода, министры ее племянника поселили в Шенбруннской резиденции, и она (не без оснований) расценила это как оскорбление. Но горести королевы уже не могли, как раньше, всецело занимать жену Кавалера. А королева уже начинала понимать, что в Вене ее друзья пользуются не таким большим уважением, как она думала. Не один представитель габсбургского двора вздохнул с облегчением, когда у англичан, после того как они вкусили всех венских развлечений, выслушали все оды Герою и устали от них, не осталось больше поводов откладывать отъезд. Впрочем, при прощании королева казалась очень расстроенной и вручила своей дорогой подруге еще кое-что в добавление к подаренным ранее драгоценностям и портретам, а Кавалеру — золотую табакерку, оправленную бриллиантами.

Что же, в путь, вихрем по Центральной Европе до Праги, города, где ходят легенды об оживших статуях, города, которым когда-то правил человек самых разнообразных увлечений, одержимый собиратель Рудольф И; он, купив в Венеции Дюрера, о котором давно и страстно мечтал, пришел в ужас от мысли — Кавалер сразу вспомнил, как его самого швыряло в карете с плохими рессорами, — о тряской дороге через Альпы, губительной для его сокровища, и велел, чтобы тщательно укутанную картину по очереди несли в вертикальном положении четверо крепких молодых мужчин. Нынешний правитель Праги, герцог, тоже племянник королевы, устроил в честь сорок второго дня рождения Героя умопомрачительно пышный прием. Далее — вдоль Эльбы в Дрезден, где они осмотрели коллекцию фарфора и побывали в опере; сообщалось, что во время действия Герой и жена Кавалера были всецело поглощены беседой; в этом же городе на одном из балов в его честь Герой потерял бриллиант с эфеса золотого меча (они дали объявление, в котором предложили вознаграждение, но бриллиант им не вернули). В Дрездене, как и во время других остановок, Герой мог в полной мере утолить свою жажду наград, подарков и празднеств. И в каждом городе всем проживавшим там англичанам и дипломатическому корпусу трио давало множество тем для сплетен и недоброжелательных разговоров, а также массу поводов разнообразить дневниковые записи и письма. Он увешан звездами, лентами и медалями, писал один человек, у которого они останавливались, и похож скорее на оперного князя, чем на Нильского победителя. Никто не забывал выразить горького сожаления по поводу того, как он раболепствует перед женой Кавалера, чья беспредельная невозможность, независимо от того, в каком виде она выражалась, — эти навязчивые концерты, жадность до еды и питья, да и сами ее необъятные формы, — никогда не оставалась без язвительных замечаний.

За все время путешествия Кавалер лишь однажды попросил об одолжении. Он хотел, чтобы по дороге они сделали крюк, заехали в Ангальт-Дессау и нанесли визит тамошнему князю, который несколько раз гостил у Кавалера в Неаполе и был одним из первых подписчиков его вулканических сочинений, а десять лет назад построил на островке посреди озера в своих загородных владениях собственный Везувий. Искусственный вулкан, восьмидесяти футов высотой, с диаметром основания триста ярдов, мог изрыгать настоящие дым и огонь (для этого внутри полого конуса поджигался горючий материал), а также некоторое подобие лавы (вода, подгоняемая насосом к краю кратера, стекала по встроенным в боковые поверхности вулкана желобам из красного стекла, которые подсвечивались изнутри). В отличие от того обобщенного вулкана, сооружения высотой в пятьдесят четыре фута из стекла, стекловолокна и армированного бетона, что стоит перед отелем в Лас-Вегасе и извергается каждые пятнадцать минут (от сумерек до часа ночи), вулкан князя Ангальт-Дессау был именно Везувием и извергался исключительно по торжественным случаям и для самых почетных гостей. Шесть лет назад он давал представление для Гёте. Кавалер хотел, чтобы вулкан выступил и перед ним. (В конце концов, именно его Везувий и его наблюдения за вулканом вдохновили князя на строительство; кстати, на том же острове была построена точная копия виллы Кавалера в Портичи.) Это было бы очень интересно, сказала жена Кавалера, ничего не имевшая против очередной остановки при дворе очередного игрушечного немецкого княжества. Кавалер послал предупредить князя о предполагаемом визите. Но в ответ личный секретарь князя прислал письмо, сообщавшее, что, к несчастью, господин находится в отъезде, а машина не может быть запущена в его отсутствие. Так Кавалер упустил последнюю возможность увидеть вулкан.

Впрочем, оно и к лучшему, — сказала жена Кавалера. Она видела, что Герой устал и хочет поскорее добраться до Гамбурга и тамошних увеселений. Из Дрездена они решили плыть по реке; и по дороге с каждого моста, из каждого окна с видом на Эльбу к ним неслись приветственные крики ликующих людей. Из Гамбурга, где Герою снова пришлось подписать великое множество библий и молитвенников, он послал в Адмиралтейство прошение, чтобы за ними для переправки в Англию прислали фрегат. Прошение осталось без ответа.

* * *

И что носить в Англии, куда нога Героя не ступала почти три года? Народ боготворил Героя, и в Ярмуте, куда причалило его наемное суденышко, собралась огромная толпа. Толпы собирались повсюду, где бы по дороге в Лондон ни останавливались Герой и его свита, — люди не знали о недовольстве своего правительства той жизнью, которую Герой вел на протяжении последнего года. Они не читали язвительных репортажей о триумфальном шествии Героя (во всей стране газеты читали только десять тысяч человек). Не знали они и различий между неаполитанскими звездами и звездой ордена Бани, приколотой к борту его мундира.

Для толпы он оставался величайшим из героев, каких только знала Англия. Что касается Фанни, он оставался ее мужем. Фанни и слегка выживший из ума отец Героя, приехав из деревни в Лондон и поселившись в гостинице на Кинг-стрит, ждали его уже больше недели. Герой с искренней порывистостью обнял отца и с болезненной сдержанностью — жену. Жена Кавалера, одетая в белое муслиновое платье с именем Героя и словом «Бронте», вышитыми вдоль подола золотой нитью и блестками, обняла жену и отца своего любовника. Они вместе обедали в гостинице — мучительный спектакль. Жена Кавалера имитировала приветственные крики, которые за три дня, что они добирались до Лондона, на каждой из многочисленных остановок издавали ликующие толпы; изображала звон городских колоколов. При каждой реплике Фанни мрачный Герой, на груди которого, под рубашкой, висел миниатюрный портрет жены Кавалера (он будет носить его до самой смерти), кусал пухлую губу. Кавалер видел, как на лице Фанни все более явственно проступает выражение изумленного ужаса и стыда.