А лента не исчезла. И бант был.

Пышный розовый бант из тех, которыми придворные дамы украшают своих собачонок. Он выделялся в сером пограничье, что цветом, что вообще полной своею неуместностью.

Если присмотреться…

– Видишь, что получилось? – тварь провела пальцами по лицу княгини, которая покорно закрыла глаза. Она больше не гляделась живой.

Кукла.

Так и есть… с чего Глеб вообще взял, что именно она управляет сущностью? Связь – оружие обоюдоострое.

– Если бы ты убрал ее вовремя, ничего бы не произошло. – Тварь склонила голову, разглядывая его императорское величество с немалым интересом. – Но ты просил. Слышишь, девочка? Он просил свою матушку оставить тебя в живых. И она поклялась. Забавно, да?

– Ты – не он, – его императорское величество покачал головой. – Не мой наставник. Я знаю.

– Так же, как и раньше? Когда к тебе пытался обратиться этот мальчишка? Ты знал, что он наговаривает, что он слишком слаб. И приказал не вмешиваться в семейные дела. Спасибо.

– Не стоит его слушать, – заметил Глеб.

– Видишь? Он знает. Многое знает… но толку? К слову, он свято верит, что не такой, как я… и никогда не станет таким… таким нет, но станет другим. Правда?

Нет.

Твари ответ не нужен.

Она идет медленно, и становится очевидно, насколько она иная. В мире яви, запертые в человеческих телах, скованные плотью, твари вынуждены подчиняться и этой плоти, и законам мира. А здесь она лишь подражает.

На редкость бездарно, к слову.

Колени прогибаются в обратную сторону, а плечи перекашивает, и шея изгибается, вытягивается, а с нею – и воротничок рубашки, который кажется продолжением плоти.

Так и есть.

А ведь сильна, если все равно удерживает структурированный облик.

– Он уже становится… он почти готов… не хватает малости. Времени, верно, Глеб? И случая… случай у нас подходящий. Договоримся?

Она останавливается перед Анной и тянет уродливую руку, но коснуться не смеет.

– Я отпущу ее. И его… – взмах в сторону его императорского величества. – И это ничтожество…

Олег с призрачною скрипкой. Кажется, он отказывался видеть все, что происходит вокруг. Он смотрел лишь на эту скрипку и на смычок, который то касался струн, то исчезал, чтобы спустя мгновенье вновь появиться в пальцах.

– А ее не отдам. Она нам пригодится… для ритуала. Для ритуала всегда нужна кровь, и желательно свежая. Конечно, не девственница… с девственницами интереснее. Просто поверь.

Княгиня стояла. Слушала. Улыбалась. Глаза ее были закрыты, а на лице застыло выражение абсолютного счастья.

– Потом сам попробуешь. Убедишься.

Оскал. И выдох. Тварям дышать не обязательно, даже тем, которые решили, что они хотят быть похожими на людей. От нее воняет тленом и тем, иным миром, готовым пожрать явь. Если дадут.

Тварь старая.

Когда зацепилась? Во время ритуала? Или еще раньше, когда старый некромант решил, что ему под силу будет справиться с проклятием?

Родись дитя мертвым…

Оно было живо. И не умерло ни в первый день, ни во второй, что мастер не мог не почувствовать. Почему не добил? Боялся ли отката? Или, тоже прошедший через войну, он просто устал убивать? И подумал, что… гарант.

Мир иной тем и хорош, что способен поглотить темную силу без остатка, стало быть… да, Евгения Холмогорова-Ильичевская может думать, что это она столь умна, что нашла выход. Но дело в ее отце.

Он призвал тварь. Он заарканил ее проклятием, привязав к миру, посадив на поводок.

Отсюда и жертвы. Твари было мало проклятия, но она не позволяла ему развиваться, принимая избыток тьмы на себя. Поэтому проклятие и уснуло. И спало, позволив Анне вырасти. И что изменилось? Тот ли целитель, который самонадеянно плеснул света во тьму, виноват? Или… старик просчитался?

Твари опасны.

И она нашла способ сменить хозяина? Одно дело – сидеть на цепи у опытного мастера, и совсем другое – говорить с обиженной женщиной, которой есть что пообещать.

Как бы то ни было, ее необходимо изгнать.

Вот только… Ритуал?

Нет. Эту тварь не оглушить заклятием. И ждать, пока на полу появится круг, она не станет. Хотя, возможно, интереса ради она позволит Глебу начать. Но здесь, в месте смешения миров, ритуалы не имеют особой силы.

А что имеет?

– Ты знаешь, – сказала она, улыбаясь. – Ты знаешь, здесь ты ничего не способен сделать. А вот если позволишь мне выбраться…

Княгиня все еще улыбалась. И что она видела?

– Так ли это важно? – тварь умела говорить даже с теми, кто молчал. – Но если тебе интересно, почему бы и нет – она счастлива. Здесь и сейчас. Она молода. Любима. И любит. У нее чудесный муж, который не чает души в ней и ее детях. На редкость унылые мечты. Но с женщинами такое часто случается. Они слишком тупы и ограниченны, чтобы желать большего, нежели заложено природой. Поэтому, поверь, мир не потеряет, если одной сучкой станет меньше.

– Нет.

– Подумай… Здесь и сейчас вы все в моей власти. Я могу забрать ее жизнь. Или вот… его…

Император покачнулся, схватившись за сердце.

– Я могу выпить его душу до капли, благо чувства вины в нем хватит, чтобы утолить мою жажду. А потом закушу этой нелепой девочкой, которая настолько пропиталась проклятием, что устоять перед нею почти невозможно…

Глеб положил обе руки на плечи Анны. Он ее не отдаст.

– Потом я съем и это ничтожество… – тварь прикоснулась к Олегу.

А тот, будто разбуженный этим прикосновением, встрепенулся и ответил:

– Нет.

– Может, и нет. Может, мы с тобой договоримся. Ты впустишь меня, а взамен я дам тебе то, в чем тебе все отказывали. Силу. Храбрость. Мы сделаем так, что никто не догадается. Я спрячусь. Усну. На время… и ни один мастер…

– Нет, – Олег тряхнул головой и вскинул скрипку, которая обрела плоть. – Хватит с меня! Я больше не могу слушать это! Я…

– Хочешь, расскажу, как она умирала? – Тварь подобралась еще на шаг.

– Глеб… – шепотом сказала Анна.

Тьма от тьмы.

Плоть от плоти… она знает свои творения, она единственная властна над ними. И Глеб почувствовал, как тьма наваливается, пронизывает его тело, будто желая разодрать на клочья. Он впустил ее.

И покорился. Признал свою слабость. Он услышал голоса, сонмы голосов, сводящих с ума. И оглох от них. А оглохнув, собрал тьму, чтобы создать копье.

Призрачное, оно легло в ладонь. И слетело. Пронзило тварь, заставив ее захлебнуться словом.