“Святая дура! — ругался сейчас Юргис, шагая под проливным дождем, в промокших фланелевых штанах, с завистью глядя на прочные кожаные «ледерхозе» тирольских проводников. — Так что же ты задумала, Лиза?! Что-то же ты задумала?”

Перед тем как отправиться покорять гору, она наклонилась к его уху. “Вы с Машей никогда не будете счастливы! — шепнула она. — Бедные, бедные поэтические дети! А помнить о вас будут благодаря мне!”

Это его оскорбило! Это было едва ли не главной причиной того, что в то утро он не слишком напористо удерживал ее от похода в горы.

Но сейчас Юргис чувствовал, что в ее словах была какая-то правда. Но только какая — черт ее разберет!

Господи! В своих письмах к ней он жаловался на свое одиночество. На то, что его никто не понимает. И только сейчас он понял, как одинока была эта девушка. Она, а не он…

И еще он понял… Не потому она такая, что была одинока. Она была одинока потому, что она такая…

На шестой день Евпраксия Георгиевна заявила, что они с Машей уезжают в Мюнхен. Маша сказала, что не оставит мужа одного, пока он пьет. Решили поехать все вместе. Он оправдывал себя тем, что в Мюнхене через русского консула добьется расширения поисков, даст объявления в газеты и отправит в Тироль настоящих специалистов с собаками из Горного клуба. На самом деле он не верил в успех. И когда в Мюнхен пришло сообщение, что тело девушки нашел тот же самый пастух, который последним видел Лизу в горах, ему и в этом почудилась насмешка Лизы. Когда он вошел в здание гостиницы, чтобы опознать тело Лизы, он почему-то был стопроцентно уверен, что ее тела там не будет. Она была там.

И лучше бы он ее не видел.

из полицейского протокола:

Компетентные лица берутся за вскрытие тела и на основании присяги излагают следующее.

В дополнение к вышеописанному внешнему осмотру следует еще добавить, что, кроме мягких частей лица, мягкие части шеи вследствие разложения вполне распались.

Кроме вышеизложенных повреждений нижних конечностей, найдена небольшая рваная рана на левой черепной кости. При вскрытии черепной полости кости свода и основания черепа были целы; что касается мозга, то только мозговые оболочки были покрыты какой-то бурой массой. У внутренности грудной и брюшной полости, которые были найдены в сильной степени разложения, нельзя было найти следов ни болезней, ни повреждений. Половые части не представляли ничего особенного.

С Машей они прожили 45 лет счастливой семейной жизни. Ее не смогли разрушить никакие потрясения века. За это время он выпустил в Москве две книжки стихотворений. Первая называлась “Земные ступени”. Вторая — “Горная тропа”. Третья, посмертная, вышла в Париже в 1948 году под названием “Лилия и серп”. Все три книги посвящены Марии Балтрушайтис.

Принята 25.08.02.

найдена.

Принята 27.08.02.

лиза сегодня будет анатомирована телеграфируем все завтра.

Принята 28.08.02.

лиза анатомирована самоубийство 28–29 августа будет транспортирована нерехту когда получите известие телеграфируйте саше володе дьяконовым балтрушайтис.

Принята 28.08.02.

мама лиза очень больна не надейся ее видеть надя.

Принята 28.08.02.

я умоляю чтобы владимир уведомил во всем маму надежда.

Принята 28.08.02.

попросите тетю варю володю приготовить место рядом с папой надежда.

Принята 02.09.02.

передайте володе напечатать в северном крае 29 июля погибла горах тироля прибытие тела ярославский вокзал встречайте с попом надежда дьяконова.

Мюнхен. 27 августа 1902 года.

Лиза, кажется, покончила с собой сама, нашли у ручья раздетую, платье и все перевязано пажем; она бросилась, но неудачно, и переломила обе ноги, страдания, наверное, были ужасные. Вчера ее анатомировали.

Но можно предполагать и другое, что она от ужаса и страха (зачеркнуто. — П. Б.) голода с ума сошла, разделась и бросилась… Из дневника ее видно, что она в декабре писала о самоубийстве. Приедем в Нерехту, наверное, в воскресенье.

Н. Дьяконова.

Куда же он шел этим утром? Предположим, он направлялся в отель Зеехоф. Допустим, нес на продажу хозяйке сыр, молоко или говядину — это неважно. По правде говоря, мы не знаем, шел ли он в отель, до которого оставалось 500 шагов, или собирался пройти мимо, прямиком на свое пастбище. Мы знаем лишь, что в полицейском отчете названо его имя: Франц.

В полиции пастуха, конечно, допросили. Но в донесении судебного чиновника штальмейстерства Тироля он фигурирует как личность, не представляющая серьезного интереса. Просто пастух, которым было найдено тело погибшей.

Строго говоря, он его не нашел, потому что он его не искал. Он его случайно заметил. И допрашивавший его полицейский чиновник в этом ни разу не усомнился. Со стороны пастуха все было прозрачно, как вода в озере Ахензее, жемчужине тирольских Альп, с видимостью до 10 метров в глубину. Таким же образом он мог бы найти какую-то пропавшую вещь, и никому не пришло бы в голову, что пропажа эта как-то связана с пастухом. Шел себе и вдруг увидел то, что пропало и что безуспешно искали. Вот оно, оказывается, где! Надо же, кто бы мог подумать! Спасибо тебе, зоркий пастух! Ступай дальше, больше ты не имеешь к этой истории никакого отношения. Она началась без тебя и будет продолжена без тебя, если вообще будет продолжена. Ступай с миром, добрый пастух! Видно, Бог послал нам тебя в это место и это время, а спрашивать, почему это вышло так, а не иначе, и почему именно ты, а не кто-то другой, оказался на этом месте, — все равно что спрашивать Бога. Бог все видит. Он видел все и тогда, когда мы ничего не видели и блуждали в нашем незнании. А когда Богу надоела наша возня, Он открыл нам глаза… И даже не нам, а случайному прохожему — но неслучайно пастуху! Бог навел резкий фокус на размытую прежде картинку, позволил нам разобрать какие-то детали, а дальше… Дальше фокус исчез… Дальше — разбирайтесь сами. Это ваша история. А Бог и пастух здесь ни при чем.

Примерно так мог размышлять полицейский чиновник, когда слушал сбивчивый рассказ Франца о том, как он нашел мертвое тело. И без его рассказа он понимал, как он его “нашел”. Да, так размышлял бы он про себя, если б он был хоть чуточку “философ”, к чему полицейские чиновники вообще-то склонны.

Итак, в десять с половиной утра, когда рассеялся туман, Лиза ушла в горы и не вернулась. Последним, кто видел ее живой, был тоже Франц. Она зашла в его пастуший дом, который посещали все туристы, чтобы на полпути к вершине подкрепиться хлебом и молоком. Для него это был хороший приработок. Кружка молока с хлебом стоили одну крону. Лиза тотчас ее заплатила, не дожидаясь, пока ей подадут хлеб и молоко. На ужасном немецком языке, с трудом подбирая слова, она спросила, сколько времени займет остальной путь. Франц отвечал ей, что обычно на это уходит часа два, но идти ей теперь не стоит, она и так припозднилась, а скоро опять пойдет дождь. Но она не понимала по-немецки. Тогда Франц подошел к настенным часам и показал ей на стрелках, быстро вращая указательным пальцем поверх циферблата. “Поздно, — еще раз сказал он, — вы не успеете до дождя. Возвращайтесь обратно”. Она поняла так, что нужно поторопиться. Отказавшись от хлеба и молока, она вышла за дверь, оставив пастуха в недоумении. Он заметил на столе монету, схватил и выбежал наружу. Но русская уже скрылась за поворотом тропы…